Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Копченая грудка индейки. Тимм смотрит, как я ем, гладит собаку и говорит: «Что глаза вылупил? Твой хозяин вовсю уплетает, а для тебя забывает купить косточки».

Кататься на коньках – когда-то я умел это, но не могу сказать, как этому научился. Недавно я попробовал в Зандзолле.

Никогда больше! Разве что старый осел снова не уколется овсом, и тогда окажется на льду, чтобы предстать перед своими детьми в роли шута.

Сегодня я бессовестно утверждал, что мне шестнадцать с половиной. После чтения стихов-бессмыслиц девочка из второго класса спрашивает: «Сколько тебе лет?»

«Шестнадцать с половиной».

«Чепуха!»

«Никакой чепухи. Хотя внешне я уже довольно стар, но в голове шестнадцать с половиной, и хочу, чтобы так оставалось всегда».

«Разве это возможно?»

«Определенно».

«И как?»

«Радоваться всему, что прекрасно, грустить, когда хочется грустить, никогда не становиться таким, как некоторые взрослые, которые только и делают, что брюзжат и не могут по-настоящему получать удовольствие. И главное: я хочу всю жизнь ходить в школу, учиться».

«Ты все еще ходишь в школу?»

«Нужно ли мне это доказывать?»

Я читаю дюжину «школьных стихотворений». Девочка улыбается:

«Хорошо, внутри тебе шестнадцать с половиной, а сколько тебе лет снаружи?»

Мы тащимся в сторону деревни.

«Расскажи немного о прошлом», – говорит мой сын. Я рассказываю о своих школьных годах. О школе из двух классов, о палках камыша, которые мы взрывали, натерев луком, о мраморной плите над входной дверью с изречением: «Радость – это всё», под которой стоял наш учитель Шмидт и размахивал тростью, если мы шли не в ногу. О глупостях, которые приходили в голову: положить на учительский стул кнопку, запускать майских жуков, намочить мел, посадить мышей в шкаф для учебных пособий, привязать девочкам косички к спинке скамьи.

О беспощадных ударах, если накануне не поприветствуем барона должным образом или если во время урока позволяли грифелю скрипеть по доске.

Впереди нас собака нюхает укатанный снег. У груши огромный гранитный камень, много лет назад вскрытый плугом, затем с большим трудом перетащенный краном на край поля. Фридварт останавливается перед ним и тявкает.

«Он лает на все, что ему не знакомо», – говорит Тимм, одним махом усаживает собаку на гладь камня, и тут же воцаряется тишина. У въезда в деревню старик К. со своей таксой. Животное рвется с поводка, дышит, высунув язык, роняет слюну. «Да замолчи ты наконец!» – кричит К.

Мужчина улыбается, словно хочет извиниться. «Парень всегда так дико дергает за поводок, когда видит другую собаку; я пытаюсь отвадить его от этого».

Мой сын, после того, как К. остается позади нас: «Все хотят дрессировать, все».

Ужасные сюрпризы. Издательство не принимает стихи, предназначенные для ежегодника. Насос для воды снова перестает работать. При попытке открыть люк доступа к скважине я ломаю доску из крышки.

На печи горит овсяный суп; в доме воняет; кастрюлю можно в металлолом. Потом Тимм в грязных сапогах прошел через весь дом.

Кричу: «Я не уборщица!»

На что он: «Оставь меня в покое!»

«Что ты себе позволяешь?»

«Не пошел бы ты куда подальше! У меня в голове другие вещи, а не твоя кухня!»

Где не хватает аргументов, требуются кулаки – я выхожу, бью. Тимм отвечает. Я опрокидываюсь, падаю на ступени входа в дом.

Вчера ни слова. Сегодня ни слова. Тимм избегает меня. Я ношусь, как ошалевший. Купил в кооперативе то, что мне не нужно. Тащу тяжелые ветки из леса, пилю, рублю. За все хватаюсь, все бросаю. Не один раз в день приходится попотеть. Совершенно измученный задремал вечером. У меня такое чувство, будто я двигаюсь по черному тоннелю. Как я мог себе позволить дойти до такого.

Ссора с Г.: «Насколько стар, настолько и туп».

«Так мог бы утверждать тот, кто все видел».

«На протяжении многих лет я справлялась с ним без побоев».

«Значит, все позволять, терпеть?!»

«Нет, но не бить».

«Это никак не сказывается на твоих нервах?»

«Он пытался причалить к тебе, а ты разрубил канаты».

«Он от этого не умрет».

«Он – нет, но что-то в нем умрет по отношению к тебе».

В комнате Тимма все без изменений. И только чемодан около двери. Мою грудь словно сдавило струбциной. Мне нужно с ним поговорить, что бы ни случилось.

Или не говорить с ним? Поставить собранный чемодан прямо перед дверью? Разве не возмутительно, что он поднял руку на своего отца? Трезво смотри на вещи, старик! Ты ударил первым.