Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Я редко находился в таком отчаянии. Был бы я набожным, восклицал бы как Давид в псалме 51: Окропи меня иссопом и буду чист, омой меня и буду белее снега.

Г.: «Одного осла вышибаешь, а десятерых загоняешь».

Бегство под купол музыки. Бетховен, седьмая симфония; она часто спасала меня от душевных непогод; эти утешительные, вкрадчивые мысли во второй части; это ликование в заключительной части.

Но сегодня каждый аккорд проходит мимо. Я жалко разбит, лишен воображения и нерешителен. Кажется, я не в себе. Спать, быстро спать! Завтра мир будет выглядеть уже по-другому – быть может, дружелюбнее.

Тимм приходит поздно. Он берет на руки собаку и, не удостоив меня взглядом, поднимается на мансарду. Так происходит три вечера.

Падать не стыдно, но стыдно продолжать лежать, говорю я себе, толкая стенающий ящик шарманки самобичевания с улицы моих мыслей, поднимаюсь по лестнице, стучу в дверь и вхожу. Мой сын лежит на кровати. Собака – около него. В нерешительности остаюсь стоять на пороге. «Садись», – сдержанно говорит Тимм, не обернувшись.

Я присаживаюсь на край кровати, протягиваю ему сигарету. Моя рука дрожит. Меня тошнит. Разве то, что я делаю, не похоже на то, что я примазываюсь? Тимм несколько раз стряхивает пепел сигареты с ногтя большого пальца и говорит: «Извини за позавчерашний вечер».

Быстро отвечаю: «Извини за позавчерашний вечер».

Прежде чем покинуть комнату, спрашиваю: «Для чего чемодан?»

«В нем мама привезла с собой белье».

Разговор с Г.: «Наши говенные семейные отношения не удивительны».

«Вы все могли бы переехать сюда».

«Ты мог бы позволить себе чаще приезжать в город».

В поступившей почте открытка из Парижа, от некого Андреаса. Тимм читает и вздыхает: «У него все хорошо! Париж!»

«Кто это?»

«Приятель».

«И как он попал в Париж?»

«Смылся много лет назад».

«Чем он занимается?»

«Работа, то там, то тут».

Несколько дней подряд отключали электричество. Ледяной холод заставляет сокращаться запасы угля: энергии становится в обрез. Создается впечатление, что некоторые люди начинают думать о зиме только зимой.

Мне кажется, что наш жесткий конфликт явился переломным моментом. Утром – вечером – мы снова разговариваем друг с другом осторожно, более деликатно. Как будто каждый испытывает перед другим угрызения совести. Как будто сначала нам пришлось дорого заплатить за то, что имеем сейчас: сентиментальное уважение друг к другу. Наши слова больше не закрученные болты, наши поступки – не гнилые яблоки.

Для меня снег снова бел, суп снова имеет вкус фасоли, пишущая машинка снова зовет меня.

Я замесил тесто, подготовил удочку. Тимм – огонь и пламя, когда я предлагаю отправиться на рыбалку. В прибрежных зарослях тростника дети с санками. Тимм: «Уходите оттуда, лед в этом месте еще хрупкий».

Я подталкиваю его: «Не ворчи, они и сами могут думать».

Мы не приносим домой даже рыбьего хвоста. И конечно, у нас, как у любого закоренелого рыбака, существует сто оправданий, почему не клюнул ни один окунь: слишком холодно. Слишком ветрено. Прорубь слишком велика. Неподходящее место. Неправильная приманка.

У теплой печки мой сын, он рисует автопортрет: лицо, обрамленное длинными, темными волосами, имеющее только один глаз. Из черной, пустой дыры другого проникает пронзительно яркий луч света.

Попытай счастье – в этой фразе живет простая истина: попытка стать счастливым.

В чем же еще должен заключаться глубочайший смысл жизни, этого неповторимого, короткого бытия? У Тимма твердое намерение: уйти из кооператива!

«Неужели ты точно знаешь, с чего хочешь начать?»

«Нет».

Мысленный порыв: «Ищи, но не лишь бы что».

«Все уладится».

Приятно устал, вычищал овчарню, выкорчевал два пня и порубил. Целый день пахта [30] Пахта – обезжиренные сливки, побочный продукт, получаемый при производстве масла из коровьего молока. ; жир, накопленный за зиму, обязательно отложится под ребрами.

Как и предполагалось – Тимм привел в дом собаку больше для себя, чем для меня. Мальчик возвращается с прогулки со своей живой игрушкой и объясняет мне поучительным тоном: «Этот парень делает то, что хочет. Мне надо еще его хорошенько воспитать».

Я улыбаюсь и говорю: «Все хотите дрессировать, все».

Насколько упругими должны быть ноги зайца, который, опередив меня, бьет своими крючками по распаханной залежи, на которой я, медленно двигаясь, чуть не ломаю себе ноги.

Кухня уподобилась мастерской. Тимм разобрал свой мопед, почистил детали, снова собрал.