Ремус Лука - Избранное

Все оборачивались, приветствовали их:

— Здорово, председатель!

— Добро пожаловать, Иоан!

Иоан Поп с удовольствием отвечал, часто останавливался и вступал в разговоры. Теперь он стоял перед домом Сэлкудяну, который был попригляднее остальных. Хозяин обнес его дощатым забором, а перед домом сколотил скамейку из двух обрезков толстой доски. Здесь больше всего собралось народу.

Ана и Мариука отошли в сторону, стесняясь стоять вместе с мужчинами, и, видя, что Иоан Поп вступил в разговор, потихоньку пошли дальше, к своим домам.

— Каким ветром занесло, Иоан?

— Все дела, дела…

— Нелегко руководить комуной… Дел много.

— Много, что и говорить!

— И все на твою голову!

— Как же ты справляешься?

— Делаю, что могу.

— Брось, брось, нечего тебе плакаться. Работы много, но и жалованье на дороге не валяется.

— Дело не в жалованье, — нахмурился Иоан, — дело в обязанностях. Если будешь думать только о жалованье, из твоей работы ни черта не получится. Ты кто? Гражданин? Гражданин! Живешь в республике? В республике. Тебе партия дала права? Дала. Но и обязанности на тебя возложила. Это надо понимать.

— А кто же этого не понимает?

— Да, к примеру, вы в Ниме…

— Ну-ну, председатель. Полегче! — надулся Василикэ Сэлкудяну.

— Чего же ты сердишься? В Ниме на сегодняшний день не засеяно пятнадцать югаров, так?

— Может быть, только не у меня.

— А кто говорит, что у тебя? У всех у вас. Спроси-ка Георгишора, благо он здесь.

Илие Георгишор спрятался за чужими спинами, не желая, как видно, отвечать.

— У Георгишора три югара вдоль берега, а засеял он двадцать пять аров. Из-за таких, как он, наша комуна плетется в хвосте. А с клубом, это же прямо насмешка получается!

Георгишор глубоко вздохнул, довольный, что переменилась тема разговора. Люди насторожились, подняли головы. Они ожидали, что председатель заговорит про посевы, а про клуб — это им и на ум не приходило.

— Клуб — это для развлечения молодежи, — наставительно произнес Сэлкудяну. — Ведь не я же пойду туда плясать перед всем народом, выставлять себя на посмешище, — раскатисто засмеялся он, и все его огромное тело заколыхалось.

— А если и мы пустимся в пляс, что худого? Пойдем, посмотрим на молодежь, как она комедии ставит, — женским голосом выкрикнул Яков Кукует, безбородый, тощий и длинный, в островерхой шапке.

— Да брось ты, грыжа, — защищался Сэлкудяну, отодвигаясь в сторону. — Не смеши! С твоим писклявым голосом, Кукует, только и быть бабьим подпевалой.

Люди смеялись до упаду. Кукует, притворяясь, что ему вовсе не обидно, тоже пытался засмеяться, хотя лицо его покраснело, а глаза часто-часто замигали.

— А я вам скажу, что зря мы смеемся, — медленно заговорил Саву Макавей, когда хохот утих. — Глупо смеемся, не подумавши. Почему мы отворачиваемся от клуба, когда знаем, что дело это доброе и полезное? Там не только танцы. Там и книги, и радио, и пьесы. Мы там культурную революцию совершим. Ото сна воспрянем. Вот что! А кому охота жить таким же дураком, как и прежде? Посмотрел бы я на него. — И Макавей повернулся к Сэлкудяну и зло посмотрел на него из-под широких бровей.

— Ишь куда завернул… — пробурчал Сэлкудяну и замолк, с сомнением поглядывая на людей.

— Слыхали? — вставил Иоан Поп. — Саву говорит, будто по книге читает. И правильно говорит. Совершим культурную революцию. Стоит только всем взяться. А если на готовенькое зариться, то ничего нам не видать…

— А что нам делать? Разве нам кто-нибудь растолковал?

— Не наша это забота. Для этого есть заведующий, есть председатель. Организуйте, а мы придем посмотрим на молодежь.

— Не все же председателям делать.

— Поможем и мы кое-чем. Пусть только начнут.

Снова заспорили. Иоан Поп и Саву Макавей не знали, кого слушать, им не удавалось направить разговор в нужное русло. В конце концов одни пообещали прийти с женами на спевку и на танцы, другие — прислать детей, третьи ничего не обещали и отмалчивались, а кое-кто недовольно бурчал, что нету, мол, времени, да что, мол, мы там забыли!

Всю следующую неделю, начиная с первого дня, дела складывались так, что Петря никак не мог сообщить Ане радостную новость. В субботу вечером, когда не застал ее дома, хорошее его настроение как рукой сняло. Позднее, когда он ужинал, а Ана, погруженная в свои мысли, хлопотала по дому, бегая туда и сюда, он опять ничего не сказал. Он и сам не знал почему. Ему казалось, что рядом с ним чужая женщина, напоминающая прежнюю Ану только внешним обликом и явившаяся, чтобы не давать ему жить спокойно. «Вчера вечером, — думал он, — она была ласковая, добрая, спрашивала меня, как работалось. А теперь ни о чем не спрашивает».