София Синицкая - Сияние «жеможаха» [litres]

Вьюжной январской ночью в окно к Алиеноре залез Евграф Степанович Котов, бедный Акулька Дура. «Захочу, со мной всякая ляжет. Всякая ляжет!» – говорил он своей возлюбленной, бывшей гувернантке Савиных. Акулька ходил по комнате, трогал иконы, пытался дотянуться до бутылки с горечавкой.

Алиенора рассказывала ему про свою лагерную любовь, про врача Фридриха Ивановича, который самоотверженно лечил заключённых. Эти разговоры Акульке не понравились, он лёг на пол, скрючился, съёжился и исчез. Потом вылез из шкафа и поведал Алиеноре историю своего печального конца.

После ареста Алиеноры и последовавшего за ним взрыва горя и отчаяния со стороны дознавателя Котова следственный комитет проявил бдительность – заподозрил в данном сотруднике шпиона и врага народа, змеёй пролезшего в советские органы, чтобы вынюхивать государственные тайны. Навели справки, было раскрыто, что Котов регулярно посещал на дому немку Рарон, явно поддерживал с ней контрреволюционную связь. Распутько и члены комиссии были изумлены слепой яростью, с которой бывший секретарь-дознаватель защищал немецкую шпионку: он визжал, плевался, бился в истерике и выкрикивал самые страшные вещи насчёт партии и великих вождей.

В камере Акулька совсем распоясался, не давал никому покоя, всё крушил, громил, зачерпнул миской из параши и плеснул в лицо вошедшему должностному лицу. Его посадили в одиночку, там он через окошечко стал тыкать в глаз охраннику заныканным карандашом, чуть не ослепил его. В карцере Котов часами вопил: «Моя! Моя королева! Отдайте! Мамочка-а-а!» Распутько допустил, что Котов действительно влюблён в старуху, пытался его уговорить, чтобы не убивался за немку проклятую. Но Акулька требовал отпустить Алиенору и проявлял исключительную агрессивность. От греха подальше решили его расстрелять. Машинистка Панова с треском напечатала постановление, члены комиссии чётко расписались, палач Попов сказал Акульке встать на колени: «Сейчас приговор будем приводить в исполнение!» Акулька презрительно усмехнулся. Ему не страшно было умирать. Последняя его мысль была об Алиеноре и любимом сыне Павле Евграфовиче Котове. Он им очень гордился.

Алиенора пожалела Акульку, перекрестила и он пропал с глаз долой. Она думала о Фридрихе Ивановиче, о девочках-санитарках, поехавших со своими ранеными в Замошку. Что они сейчас делают? Кого спасают и как себя чувствуют? Главной заботой Алиеноры был её Паша. Она ждала, что сын придёт с Красной армией, прогонит фашистов и отвезёт её в Печорлаг. В скованном стужей саду Савиных бродил по сугробам полупрозрачный старик из «Легенд и сказок Востока». В костлявых руках мял замазку и завывал вместе с ветром: «Отдайте купчика! В расход!»

В пустой эвакуированной Замошке в трёх избах разместили госпиталь. Врача не было, спасать жизни бойцов опять поручили Надьке и Верке. Перед войной санитарки закончили девятый класс. Верка разбиралась в точных науках, чтобы поднять себе настроение, вспоминала Евклидово доказательство теоремы Пифагора, когда раненые спали, читала книгу профессора Фёдорова «Бесконечно малые, бесконечно большие величины и пределы», в медицинской сумке таскала учебник стереометрии для средней школы. Мечтала стать учительницей, вести кружок, рассказывать детям о математике у древних египтян. Чистый гуманитарий Надька с ужасом заглядывала в опус профессора, рука так и тянулась отправить его на растопку. Надька любила историю и литературу, иррациональные числа и уравнения высшей степени мутили сознание и вызывали тошноту. Курсы медсестёр школьницы пройти не успели. Верка и Надька топили печки, грели воду, мыли, кормили, поили раненых. Поддерживали добрым словом. Это всё, что они могли для них сделать.

В прочих избах Замошки стоял ударный лыжный батальон. С сотней сильных сосредоточенных мужчин девушки чувствовали себя в безопасности: лыжники отобьют немецкие танки. Емельян Ложкин один на всех виртуозно готовил еду. У него был запас сушёных свиных пятачков – бабкиных, из Припязди. Из них получался отменный кулеш. С каждой ложкой горячего Емелиного кулеша бойцы чувствовали, как в них вливается богатырская сила.

Утром стоял мороз, из ноздрей Миража, Сивки и Жеребчика вылетал пар, паром была окутана полевая кухня Ложкина. Емеля подбрасывал дрова в печурку, в котле вулканически хлюпала пшённая каша с пятачками. Повар налил кашу в ведро, пошёл к раненым и санитаркам. Он был влюблён в Надьку и Верку, они первые получали у него завтрак.