Люси Эдлингтон - Алая лента

— Ты что, не расслышала? Всех. И больных, и медсестер к ним за компанию. Весь госпиталь зачистили. Всех, кто здесь был, увели.

Это не могло быть правдой!

Я прошагала вперед по жидкой, липкой грязи, дошла до нар, на которых еще совсем недавно лежала Роза. Ее протертое до дыр одеяло было сброшено с соломы на пол. На соломе лежала лишь скомканная головная повязка Розы.

— Увели? — слабо пискнула я моментально севшим голосом. — Куда увели?

Женщина шлепнула по полу мокрой шваброй и повернула голову к окну, за которым из высоких труб вырывалось пламя, странным закатом окрашивая давно почерневшее небо. Как там сказал Хенрик? Биркенау — это фабрика, которая производит только страдания и смерть. Страдание мне, а смерть…

У меня внезапно подогнулись ноги. Нет, это неправда, это не должно быть правдой! Они не могли просто так взять и занести в список всех больных и медсестер. Это было… было… совершенно обычным делом для Биркенау. Осталось только верить. Надеяться. Надеяться! Роза всегда надеялась.

И тут я опустила глаза вниз и увидела, что сама Роза потеряла надежду, потому что там, на полу, в жидкой грязи лежал брошенный намокший комочек.

Алая лента.

Ветер, облака и земля остались прежними. Птицы больше не пели. Все листья опали. Березы Биркенау стояли голые и холодные, как я сама под моим полосатым платьем.

Под утро следующего дня я видела сон, в котором Роза умерла. Из него меня вырвал долетевший откуда-то издалека голос:

— Подъем! Подъем! На проверку!

Чушь. Какая еще проверка? Как мир может до сих пор вращаться?

— Отвали, — проворчала я, когда кто-то потряс меня за плечо.

— Балка убьет тебя, если ты не встанешь!

— Ну и пусть.

— Ладно, оставь ее, — произнес другой голос. — Она со вчерашнего вечера сама не своя.

«Да, оставьте меня», — подумала я.

Они ушли, и я свернулась в комочек, как ежик, и, наверное, вновь задремала, потому что на этот раз мне приснилось, что Роза жива. Ее рука была в моей руке. «Вставай, лежебока», — бормотала она мне на ухо.

— Дай поспать… — ответила я.

«Потом будешь спать, а сейчас поднимайся. Давай, вставай, я тебе помогу. Свесь ноги с нар… вот так. Теперь прыгай вниз. И башмаки свои не забудь».

— Так темно же еще совсем, Роза. Ну почему нам нельзя еще немного поваляться, а?

«Потом, потом, глупышка. А сейчас беги. Держи меня за руку… Живее, живее, свистки уже заливаются».

— Роза, я скучала по тебе. Думала, что тебя больше нет…

«Здесь я. И всегда буду».

— Я тебя не бросила. Я не могла бежать без тебя.

«Я знаю, дорогая, я знаю. Давай, давай, беги».

И она потянула меня за собой. В морозном утреннем воздухе повсюду метались заключенные, похожие на стадо тупых безмозглых зебр. Так вдвоем с Розой мы и прибежали на плац, на проверку.

— Трубы дымят, — прошептала я.

«А ты на них не смотри, — прошептала мне в ответ Роза. — Просто думай о себе. О том, что ты жива. Дышишь. Думаешь. Чувствуешь».

Холода спустя три часа я уже не чувствовала, чувствовала только руку Розы в моей ладони. Повернулась, чтобы рассказать ей про свой сон, в котором она умерла, и осталась одна. Розы не было. Моя рука была пуста. Впрочем, нет, не пуста. В своей ладони я сжимала красную ленту.

«Не уходи, не уходи, не уходи», — мысленно кричала я.

Слишком поздно. Роза уже ушла. Где-то в морозном воздухе растаяло ее последнее дыхание. Если я вдохну его, пойму, что это оно?

Прозвучал свисток, оставив меня стоять одну в угрюмом полумраке зимнего утра. С неба падали мягкие хлопья серого пепла. Много в Биркенау разных ужасных вещей — и смерть, и унижения, но только сейчас я поняла, что худшая из них — одиночество.

* * *

Я должна была поставить остальных в известность. Должна была вслух объявить о смерти Розы, объяснить, почему ей больше не потребуется место на нарах. Объяснить, почему она никогда больше не выйдет на работу.

— Ей повезло, что она умерла так быстро, — сказала на это Балка. — Нам всем хуже, мы медленно подыхаем, врастяжку. Но ты не сдавайся, — поспешно добавила она. — Ждать теперь совсем недолго осталось, наверное, только эту зиму осталось пережить.

Легко сказать. Сама Балка продержалась здесь не один ледниковый период.

В моечном цеху единственной реакцией на мое сообщение о смерти Розы стал нервный смех Гиены.

У меня невольно зашевелились пальцы.

«Не надо, не трогай ее», — сказала Роза.

«Даже самую малость?»

«Даже самую малость. Ты же знаешь, что жестокость — это не выход».