Евгений Гришковец - Узелки

Мне очень хотелось, чтобы вы в процессе чтения, перебирая то, что я называю узелками памяти моей жизни, отрывались от мною написанного и обращались к своим воспоминаниям, как бы вы их сами ни называли. Если такое происходило, то можно считать скромную задачу, которую я ставил перед собой начиная первую главу, выполненной. А значит, можно заканчивать. В противном случае эту книгу можно было бы писать бесконечно. И тогда она никогда не была бы завершена или получилась такого объёма и размера, что вы не решились бы на её прочтение. Но, взяв её в руки, вы сразу увидели, что книга эта небольшая и на неё можно выделить какое-то время… Немного времени вашей жизни.

В комнате моего школьного детства, в той комнате, из которой я ушёл во взрослую жизнь, было несколько известных только мне одному знаков. Не знаю, как иначе можно их назвать.

В одном месте на потолке неровности и пара каких-то песчинок, попавших в краску, которой был побелен потолок, создавали очень конкретную физиономию. Видно её было только с моей кровати и только тогда, когда комната освещалась не дневным светом из окна, а включённой маленькой люстрой. Из других точек или при другом освещении ту физиономию увидеть было невозможно. Необходимы были угол зрения и игра малюсеньких теней.

Физиономия была забавная. Точнее, это был насмешливый остроносый профиль с дерзкой улыбкой, который мог бы принадлежать персонажу какого-то несуществующего мультфильма. Зимними утрами, когда за окном царила холодная тьма, а электрический свет казался слишком ярким, я, прежде чем встать с кровати, почти каждый раз бросал взгляд на потолок и сразу находил ту рожицу, которая злорадно улыбалась. Меня всегда удивляло, как на совершенно белом потолке из теней и ничтожно малых неровностей получилось такое чёткое, будто нарисованное лицо, адресованное лично мне, потому что увидеть его можно было исключительно из положения лёжа и обязательно с точки, где размещалась моя подушка. Когда я смотрел на ту физиономию перед сном, перед тем как погасить свет, она не была злорадной, как утром, а выглядела просто весёлой. Не добродушной, не милой, но точно не издевательской.

Другое место комнаты, куда мне нравилось бросать взгляд, был правый от окна угол. Там находился очень особенный стык обоев. Не в самом углу, а рядом. Обои у меня были светлые, бежевые, с неярким и невнятным орнаментом из волнистых коричневых полосок и кругляшков или горошинок. Родители сами выбрали те обои, и мы их наклеили.

Везде, по всем стенам, полосы были состыкованы идеально. С небольшого расстояния нельзя было разглядеть стыки, так хорошо и аккуратно мы подгоняли полосы и орнаменты. Только в одном месте, возле того самого угла, из-за неровности стены чётко соединить обои не получилось. Там пришлось в процессе мокрую от клея бумагу подрезать, накладывать друг на друга, тщательно притирать. От этого линии и горошки орнамента так в одном месте причудливо сложились, что получилось изображение пирожного. Очень аппетитного. Этакое бисквитное двуслойное пирожное с узором из крема в виде листиков и ягодок. Примерно такие продавались в кондитерских и были нежными, пропитанные ромовой жидкостью.

Сидя за письменным, стоящим у окна столом, изнывая от тоски и домашнего задания по физике или по русскому языку, я мог подолгу смотреть на то пирожное и просто им любоваться.

А в стекле окна моей комнаты, в том стекле, что было внешним, я как-то обнаружил, разглядел маленький пузырёк. Идеально круглый. Шарик воздуха в стекле. В отличие от физиономии на потолке его можно было видеть только днём, лучше всего солнечным. Серыми пасмурными днями он казался просто точкой, а во время дождя, когда по стеклу бежали струи и в него били капли, мой пузырёк и вовсе исчезал, тонул, растворялся в воде.

Зато в солнечный денёк в том пузырьке, особенно когда окно было свежевымыто, мог застрять блестящий, сверкающий солнечный луч.

Мне нравилось совмещать пузырёк с разными деталями пейзажа, который существовал в моём окне. Можно было посмотреть под таким углом, что сверкающий пузырёк становился маленьким светилом в голубом дневном небе. Или он мог сверкать на стене дома напротив, или его можно было совместить с проезжающей вдалеке по улице машиной. Использовать его можно было по-разному.

Ещё в дверце деревянного лакированного шкафа угадывался нежный, плавный женский силуэт. Туманный и таинственный.

Я ясно помню эти знаки, но я не могу вспомнить, с какого времени перестал их видеть. Точнее, перестал их находить и разглядывать. Наверное, это произошло тогда, когда я совсем перестал прыгать через трещины на асфальте, ходить по бордюрам, ломать лёд на лужах, восторгаться проезжающими с воем сирен пожарными машинами, срисовывать иллюстрации самых интересных книг, уговаривать папу купить мотоцикл с люлькой или хотя бы лодку с мотором, мечтать о настоящем ноже, бинокле и роботе, который был бы не игрушкой, а компаньоном во всех делах.