Евгений Гришковец - Узелки

– Оставь его, – не услышав моего ответа, говорила мама, – пусть лежит… Ему сейчас что ни предложи…

В тот день, страдая от всего мною перечисленного выше, но прежде всего от самого себя, я, слушая перестук колёс и рельсовых стыков, думал самые невесёлые мысли и додумался до полной тоски и бессмыслицы.

«Вот моё имя, – думал я, – что это такое? Четыре буквы… Родители его произносят, обращаясь ко мне… Все его произносят, зная, как меня зовут… Я, если меня спрашивают моё имя, его произношу… Четыре буквы… Это моё название. Мне его придумали мама и папа… Почему? По каким признакам?.. Почему не другое? А было бы другое… Какая разница… Я знаю людей с таким же именем, как у меня… У нас одинаковое название… Но мы совершенно разные… Зачем мне это имя? Оно ничего не значит… Дурацкие четыре буквы…»

Думая так, я стал мысленно повторять своё имя под стук колёс. Я повторил его раз двадцать, тридцать, больше – пока оно не превратилось в бессмысленное чередование звуков, в шум, в ничего не значащую пыль.

В конце пути, у моря, в бабушкином доме никакой радости со мной тоже не случилось. От рыбалки я сразу отказался. Посмотрел на свои удочки, стоявшие в углу кладовки, представил, как идиотски буду выглядеть, неся их к морю и во время рыбной ловли. Подумал о том, как на меня посмотрят купающиеся, а ещё если кто-то подойдёт и поинтересуется, чего я там наловил… Одной летней радостью для меня сразу стало меньше. С остальными быстро произошло то же самое.

Купание и пребывание на пляже не принесло ничего, кроме неловкости. Ко времени нашего прибытия на юг все местные были уже загорелые и бронзовые, мы же – белые-белые. Родителей это нисколько не смущало, а я просто-напросто сгорал от неловкости. Синие плавки только подчёркивали синюшную мою незагорелость, от этого неспортивность фигуры казалась нездоровой худобой. Среди шумных темнокожих, упитанных южан, заполнявших пляж, я ощущал себя бледной вороной, на которую все смотрят и посмеиваются. Так что купаться я не пошёл, а остался сидеть на полотенце, поджав ноги и обхватив их руками.

– Ты чего там сидишь? Ну-ка давай окунись! – кричал мне папа. – Давай, давай! Не сиди как мокрица!.. Вода просто великолепная… Сынок, да что с тобой?!

А я сидел, не шелохнувшись, краснел и поглядывал в сторону, чтобы никто не мог понять, к кому так громко обращается весёлый мужчина из воды.

Местные ребята, с которыми я приятельствовал прошлые годы, совсем куда-то пропали, и я никого не встретил ни в первый день на юге, ни во второй.

– Эти мальчишки все уже курят и пьют, – говорила бабушка мне и родителям. – И девки с ними таскаются… Оформились за год и давай…

– Мама! – говорила бабушке мама, скосив на меня взгляд, полагая, что я не замечаю.

– Что – мама? – удивлялась бабушка. – Такие оторвы!.. С ними ни в коем случае якшаться нельзя… Парнишка из кривого переулка, помнишь, хороший такой?.. Вы с ним так хорошо дружили… А он и две вот такие… В апреле, ночью, залезли в магазин… Бестолочи!.. Взяли конфет и вина… Жизнь себе поломали под корень… А всё эти девки!.. Та, у которой бабка семечками торгует… Ну эта… Всё раньше спрашивала: «Бабушка, бабушка, а когда ваш внучек приедет?» – такие титьки отрастила, баба стала, с парнями и мужиками сидит курит… Я иду, она даже папироску не прячет… Прошма…

– Мама!!! – перебивала бабушку мама.

Один раз мы с родителями пошли в кино в летний кинотеатр под открытым небом. На вход стояла шумная говорливая толпа. Много ребят моего возраста компаниями, с девчонками, парни постарше с девушками парами, мужики с жёнами. Я один шёл с родителями и готов был провалиться сквозь землю.

– А фильм детям до шестнадцати лет, – громко сказала горластая билетёрша на входе.

– Ничего, ему обязательно шестнадцать исполнится, – весело ответил ей папа, – он с нами, под мою ответственность.

– Моё дело предупредить, чтобы разговоров не было, – прозвучал ответ, и мы прошли.

Никому та билетёрша ничего подобного не говорила. Пропускала стаи мальчишек, которые были младше или мои сверстники, без замечаний и предупреждений.

– И чего она к нам прицепилась? – возмущённо сказала мама отцу. – Видит же, идёт семья, видит, что мальчик с родителями, аккуратный, спокойный…

– Вот поэтому и прицепилась, – весело ответил папа, – другим, своим местным, власть показывать неинтересно.

Тогда мы попали на какой-то мексиканский фильм про жуткие мексиканские нравы. Но кино то про шло мимо меня, совсем. Вокруг, в свете от экрана, парочки обнимались, мальчишки шныряли, мужики с жёнами говорили в голос, грызли семечки и выпивали принесённое с собой. Я же сидел неподвижно, желая быть невидимым. К моей радости, фильм родителям не понравился, и мы ушли с середины.