Фридрих Горенштейн - Бердичев [сборник]

— Типун тебе на язык, — пугается Лазарь Исакович, — как же они заглянут в окно на третий этаж.

— Подумаешь, проблема, — пугает отца Саша, — лестницу подставят.

— Я ведь тебя просила, Саша, не шутить так глупо, — говорит Бетя Яковлевна, — ты всегда глупо шутишь…

Шутка действительно глупая, несерьезная, но образная, и у меня, под влиянием этой шутки и выпитой наливки, вдруг знобящий холодок снизу по животу до самого пупка. Впрочем, ненадолго. Мы вкусно едим, сладко пьем, рассказываем анекдоты, Бирнбаум сообщает, что тема его диссертации о замене коровьего масла в оконной замазке получила поддержку на ученом совете института. Я надеюсь, что и моя тема по железной замазке при подводных железобетонных работах будет утверждена.

— Не понимаю — зачем нервничать, — говорит Саша. — Рафе хочется расти рядом с пальмами, это его дело, а мы остаемся в этой почве и, дай Бог, не засохнем, может, даже дадим приплод, если, конечно, нас не вырубят топором… А антисемиты? Без них тоже нельзя. Мне, например, без них было бы просто скучно. Более того, я считаю, что какое-то количество разумных антисемитов, понимающих свои интересы — это необходимое условие нашего существования. Главное, чтоб между нами и ими соблюдалось экологическое равновесие.

— А для этого, — говорю я, подыгрывая Саше, — хорошо б в наш век мирных инициатив собрать международную конференцию где-нибудь в Женеве или Одессе по мирному сосуществованию между нами и антисемитами. Для подготовки такой конференции должны встретиться делегации — Апфельбаум, Бирнбаум и Киршенбаум, отказавшийся от экстремизма, а с другой стороны — Яблочкин, Грушин и Вишняков, в свою очередь, тоже бывший экстремист. Посредник — допустим, некий Томмазо Кампанелла, представитель ООН. В конце концов, все дурные предзнаменования и ночные страхи излечиваются невропатологом. Кстати, чтоб не забыть, нет ли у вас хорошего невропатолога?

— У нас есть один доктор, — говорит Бетя Яковлевна, — но мы им недовольны… Если найдем что-нибудь поприличней, то обязательно вам сообщим. А что, у вас тоже крапивница?

— Нет, нет, я просто немножко переутомился. Но теперь уже лучше! И надеюсь, станет еще лучше.

Действительно, следующую ночь сплю хорошо. Воскресным утром, успокоенный, бодрый, выхожу из дома. Поют осенние птицы, то есть каркают и чирикают, солнечно, как в государстве солнца у средневекового монаха-философа, коммуниста Томмазо Кампанеллы, солнце блестит в небе и в лужах на тротуарах. Вокруг тютчевский пейзаж, тютчевское мироощущение.

Хорошо, легко дышится. Мы все сетуем на наше время, а как люди жили в средневековье? Частые антисемитские погромы, даже в цивилизованных странах, зверства инквизиции. Тот же Томмазо Кампанелла был приговорен к пожизненному тюремному заключению и подвергался пыткам только за то, что, описывая свое государство солнца, где не было частной собственности, подробно разрабатывал государственную систему регулирования половых отношений. Он считал, что для обеспечения хорошего потомства необходима общность жен и необходимо, чтоб пары подбирались правительством. Только тогда воцарится мир между людьми. Не знаю, как насчет участия правительства, но чисто психологически этот принцип не лишен рационального зерна.

Когда я был совсем молодым жеребцом, еще в своем провинциальном городе, то делил одну и ту же женщину, Любку Строганую, с Филькой Шахом, настоящую фамилию которого я так и не знал. Шах была его блатная кличка, ибо Филька был известный в городе рецидивист, хулиган и антисемит. Однако лично у меня с Филькой отношения были мирные. Все было хорошо, пока у меня не начался мучительный зуд на лобке. Вот чего не учел Томмазо Кампанелла. Мучения мои были ужасны, и при этом приходилось таиться из-за стыда и страха. Тайно раздобыл медицинскую литературу и узнал, что крошечные бело-желтые паразиты, обнаруженные мной в моем волосяном покрове, именуются — плащница лобковая, втириус пулис. Впрочем, Филька именовал паразитов просто — мандавошки… Бедная моя мамочка. Она узнала о моем несчастье по запаху, потому что Филька посоветовал смазать лобок и яйца керосином… Любимая моя мамочка, она чуть не выгнала меня из дому, хоть я знаю, она меня очень любит.

— Солнце мое, — часто говорила она мне, — ах ты, солнце мое, — а потом сердилась и кричала, — я тебя сейчас ударю.