Фридрих Горенштейн - Бердичев [сборник]

— Но то ведь раб! Из-за копейки он готов на всякую низость!»

Однако дело не в рублях, Антон Павлович, точнее, дело не только в рублях. Если б собственное достоинство пришлось менять только на рубли, то нашлось бы достаточно таких, которые его бы удержали при себе. Может быть, даже я, Веня Апфельбаум. Но ведь собственное достоинство приходится менять прежде всего на кислород… Ученые считают, что древние ящеры имели в своем распоряжении гораздо больше кислорода, чем современный человек, тридцать четыре процента, а современный человек имеет только двадцать один процент. И мы, евреи, вынуждены пользоваться этим процентом полностью, тут процентной нормой, как при приеме на работу или в институты, не обойдешься. Ничего не поделаешь, физиологическая потребность. Вот откуда рабская психика, как физиологическая необходимость. Вот почему лучшие, те, кто пытались и пытаются удержать при себе собственное достоинство, задыхаются и вымирают. Так создавался национальный тип, национальный характер из поколения в поколение. Уехать, пожертвовать всем — насиженным местом, обжитым миром… Однако ведь рабскую психику приходится брать с собой, и есть сведения, что в условиях свободы эта рабская психика дает еще худшие плоды… Чтоб решиться ехать с таким грузом, надо быть либо идеалистом, таких немного, либо негодяем, таких гораздо больше, либо глупцом, таких большинство. А я ни то, ни другое, ни третье… Слава Богу, я еще не разучился краснеть, когда лгу или подличаю. Но что же мне, Апфельбауму, делать? На что надеяться? Только на невропатолога… Кажется, у Бирнбаумов есть хороший невропатолог. С зубным врачом они меня подвели, а невропатолог у них действительно хороший. Саша рассказывал, что Лазарь Исакович после случая с Буденным заболел нервной крапивницей, у него дергалась голова, и все падало из рук. Как я со своими зубами, он обошел множество врачей-невропатологов, но этот его вылечил.

— Что с вами было, где вы пропадали? — спрашивает меня Лазарь Исакович, когда на следующий день я прихожу к Бирнбаумам в гости.

— Ах, были неприятности, — отвечаю я.

— Что ты спрашиваешь… — вмешивается Бетя Яковлевна, — у кого их в наше время не бывает.

— Да, вечные темы, — говорю я.

— Вы имеете в виду антисемитизм? — понизив голос, спрашивает Лазарь Исакович.

— Нет, я имею в виду зубную боль…

— Но это все-таки излечимо, — говорит Лазарь Исакович.

— Вы слышали, Веня, что случилось с Киршенбаумами? — спрашивает Бетя Яковлевна.

— Конечно, он слышал, — отвечает за меня Саша.

— Я Киршенбаумов не понимаю, — говорит Лазарь Исакович, — ехать в Израиль… Смотрит на Израиль сквозь розовые очки… Зачем вообще он был нужен, этот Израиль? Кому вообще он был нужен? Фашистское государство. Они там издеваются над арабами, а мы тут за них должны отвечать. Из-за них нас не любят, из-за них, из-за Израиля нас ненавидят, из-за них растет антисемитизм… Кто его придумал, этот Израиль, чтоб тому вывернуло голову. Да… Фашисты еврейские… Сионисты — это фашисты…

— Лазарь, успокойся, у тебя поднимется давление, — говорит Бетя Яковлевна.

— Этот Бегин, — не может успокоиться Лазарь Исакович, — его судить надо… Террорист… Руки в крови… Встречается с немецкими реваншистами… Штраусу руку подает… Нет, это только подумать… Только подумать… Негодяй! Мерзавец!

Лазарь Исакович так разволновался, что вставная челюсть выпала у него на стол, лысина и лоб покраснели.

— Лазарь, прошу тебя, успокойся, у тебя опять могут начаться спазмы. Выпей наливки…

Лазарь Исакович подносит к губам рюмку с наливкой, но как-то скособоченно, дрожащей рукой. Наливка выплеснулась на скатерть, течет у него по щеке, по подбородку.

— Папа, ты сейчас похож на жертву погрома, — говорит Саша.

— Саша, оставь свои глупые шутки, — говорит Бетя Яковлевна. Она накрывает на стол, и вскоре мы уже едим румяные тегелех, сваренные в медовом сиропе, едим посыпанный сахарной пудрой флоден, едим лейках, покрытый сахарной глазурью, и пьем ароматную наливку из плодов владимирских киршенбаумов, ароматную наливку из черной, сладкой, владимирской вишенки, в которой каждая косточка заменена орешком. Пьется наливка легко, приятно и, между прочим, опьяняет. Наливка в стаканах темно-красная и тягучая, как артериальная кровь. Иногда одна и та же мысль одновременно посещает разные головы. Говорят, в этом предзнаменование свыше.

— Хорошо, что сейчас либеральные времена, — говорит Саша Бирнбаум, — а изменятся времена, заглянет какой-нибудь антисемит в окно, увидит, как мы пьем вишневую наливку — вот тебе и кровавый навет, вот тебе и кровь христианских младенцев в кашерных стаканчиках.