Николай Лобко - Варенька

Бешено мчится автомашина. Вокруг рвутся снаряды — ближе, дальше. Все грохочет, содрогается. Водяные столбы взмывают вверх и оттуда со страшным шумом рушатся. Лед колется и дыбится. Кажется, само небо обрывается.

Девочке страшно. Она жмется к перепуганным подружкам, хочет позвать маму.

Но мамы нет здесь. Она осталась дома, какая-то странная, непохожая, холодная. Она даже не шевельнулась на кровати, где лежала, когда незнакомые тети в серых солдатских шинелях пришли в комнату, чтобы увести с собой ее горько рыдающую дочурку. Ни одного слова не проронила на прощание.

А машина несется дальше. За ней неотступно следуют другие. Начался самый опасный участок дороги. На счету каждый метр, каждая доля секунды.

Но вот и берег. Недалеко лесок. Машины торопятся укрыться в нем. Однако поздно: в воздухе ревут фашистские стервятники с хищно изогнутыми крестами на крыльях.

Они строчат из пулеметов, сбрасывают бомбы на колонну грузовиков, в кузовах которых плачут беззащитные, беспомощные малыши.

Сотрясая воздух, грохнул взрыв. Раненная осколком в правую ручонку, Люся свалилась в снег и потеряла сознание.

Очнулась она в больнице. В палате тихо, бело и чисто, пахнет лекарствами. На стеклах больших, светлых окон наклеены полосы бумаги. Раненая, больная, ослабевшая от длительной голодовки девочка хотела подняться — и не смогла. К ней поспешила сиделка в белом халате.

— Проснулась? Молодец, — ласково улыбнулась она. — Но только ты лежи, вставать тебе нельзя.

Люся обвела беспокойным взглядом комнату, в которой стояло еще несколько кроватей, на них лежали незнакомые женщины, и уставилась на полуоткрытую дверь.

— Ты чего? — спросила сиделка. — Хочешь кушать?

— Мама, — пробормотала девочка, не отрывая взгляда от двери.

— Мамы там нет, она осталась в Ленинграде, — как можно мягче произнесла сиделка.

Люся сердито посмотрела ей в лицо и отвернулась. Так продолжала она лежать и потом, безучастная ко всему, что происходило в палате, не жалуясь на боль, не отвечая на вопросы врача. Голода она уже не ощущала и потому от пищи отказывалась, но пила часто и много. Пользуясь этим, вместо воды ей давали питательные бульоны, но силы ребенка быстро иссякали, девочка будто угасала. Все чаще и чаще она впадала в полузабытье.

В один из этих решающих для Люси дней, выполняя обязанности депутата городского Совета, в больницу пришла Анастасия Михайловна Гаврилова. Она побывала во многих палатах, зашла и в ту комнату, где лежала Люся.

Увидев Анастасию Михайловну, девочка заволновалась. Округлившиеся, глубоко запавшие глазенки беспокойно заметались. На бледном личике вспыхнули розовато-желтые пятна. Она рванулась, чтобы оторвать голову от подушки, но только слабо застонала.

— Безнадежная, — негромко пояснила сиделка.

— Да, — подтвердила женщина-врач. — Из Ленинграда. К нам ее с поезда доставили, боялись, не довезут до места назначения. Но, к сожалению, и нам ничего не удалось сделать.

Анастасия Михайловна почти не слышала их слов. Она не могла оторвать взгляда от глаз девочки. В них было недоумение, испуг, сомнение и как будто радость, неуверенная, трепетная.

Возбуждение, охватившее ребенка, удивило врача.

— Что с ней? — озабоченно произнесла она и спросила Анастасию Михайловну: — Девочка никогда не видела вас раньше?

— Нет, — тихо ответила она. Но добрым, отзывчивым сердцем женщина уже поняла умирающего ребенка. Она вдруг решительно подошла к кроватке и, нагнувшись, шепнула:

— Я твоя мама.

Девочка встрепенулась, обхватила здоровой ручонкой шею Анастасии Михайловны и прижалась к ней худеньким, будто лишенным веса тельцем.

— Что ж ты так долго не приходила? — заплетающимся от счастья языком слегка укорила она. — Я тебя ждала-ждала. — И, радостная, спрятала свое лицо на груди женщины.

Пришлось Анастасии Михайловне задержаться в палате. Трудно было отказать ребенку в последней для него ласке. На прощание она пообещала:

— Я к тебе скоро приду.

С этого дня, к удивлению врачей, Люся начала быстро выздоравливать. В канун Нового года ее выписали из больницы в детский дом.

Но девочка вдруг заупрямилась:

— Не пойду. Ко мне придет моя мама.

— Когда она придет, мы позовем тебя, — обещали воспитательницы детского дома. — У нас весело. Елка!

Но Люся твердо стояла на своем:

— Нет. Я буду ждать.

— Девочка впечатлительная, опять бы не заболела, — забеспокоились врачи и решили: — Пусть еще день-другой пробудет здесь.