Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

И вспоминается отец-араб, виденный мною, в маленькой йеменской деревушке, сидящий на крыльце рядом с собственноручно отрубленной головой младшей дочери (согрешила с английским лейтенантом!) и горько плачущим — дочь все-таки, не хрен собачий. Не спрашивайте, когда и при каких обстоятельствах мне довелось посетить Йемен — печальное это зрелище перешло в мои глаза из ушей, а туда попало из уст Пети Грязневича — старого питерского арабиста, встреченного мною в Мид-вест Индиане.

Мир устал от Разного Бога, мешающего бабам, и к началу 20-го века был уже почти готов и вовсе всякого Бога отменить. Но по причине того, что Бога отменить не проще, чем его ближайших родственников — таракана, например или еврея, (а их можно только временно выморить, и с Богом это отлично получилось в России, в какой то момент), все же в конце века стало ясно, что атеизм — занятие бесполезное, и изобретательная Америка изобрела экуменизм — специально в помощь «нам бабам». Больше то он ни для чего не нужен — просто не бить любого иноверца при встрече СРАЗУ палкой по голове — мир, скрипя сердцем, согласился уж пару веков назад, где-то сразу после Варфоломеевской ночи («Ой как неудобно…») На Балканах все еще пошаливают, но их явно испортил квартирный вопрос. А экуменизм — он для нас, для баб — и под лютую ненависть священнослужителей всего мира (а баб среди них — вроде как нету), он расцвел в Нью-Йорке пышным, цветом.

Каждый день в этом городе увеличивается колличество счастливых младенцев, имеющий право на получение матрасов и ботинок — не в одном, а сразу в двух религиозных учреждениях, а Бедные девушки больше не обязаны во имя любви предавать веру своих предков. Но такие девушки требуются не всем и недаром придумано обтекаемое слово «гибкость» — можно делать вид, что оно вовсе не является антонимом звонкого слова «верность», а так просто — само по себе.

Ирка с Лудмером — хоть и явились поводом для сего назидательного отступления, но хорошей иллюстрацией к нему не являются, оба они — выходцы из страны, где Бога морили сильнодействующими средствами, и если Эмиль — правильно разглядел в нем Великого Мага-Маклера, то для Ирки, Бог оставался местом, где пахнет ладаном и шипят злые церковные старушки — они всегда на тебя шипят в детстве, что ты не крестишься или крестишься не так, или встала не туда — не ставлю кавычек — это не только цитата из Ирки, но и мои собственные воспоминания. В общем, — никакого Бога она не любила, а любила Лудмера и с радостью научилась зажигать для него пятничные свечи, которые принято называть субботними. Что касается денег, то вся история их любви сводится к известному лирическому стихотворению:

Удивляется народ — в темном переулочке

Нищий нищего гребет, за кусочек булочки!

А проще говоря, регулярные посещения синагоги на Аппер Ист-сайд проходили для Лудмера, который почему-то бросил играть на рояле и возмечтал стать успешным маклером (не хуже самого Творца), столь безрезультатно, что он решил подключить Ирку к этим посещениям. Накануне она со мной советовалась — как ей там себя следует вести.

— Говори, что еврейка и все тут. Ври спокойно. Ты столько спала с евреями, что я тебя лично, без экзамена принимаю в иудаизм за заслуги перед еврейским народом.

— Что надеть то туда? Вроде надо что-то скромное… И вроде миллионеры все вокруг.

— Надо что-то закрытое, но роскошное. Есть? В церковь ты в чем ходишь?

— ???????????????????????????????????????????????????????????????????????

— Понятно. Мы с тобой похожи на героев комической книжки Кунина «Иванов и Рабинович». Да на них, пожалуй, похожи две трети всего русского комьюнити…

— Закрыто-роскошное я сошью. Тряпка у меня есть — дорогой кашемир. Серо-бордовые цветы.

Это платье еще долго потом служило Ирке, а потом еще и мне. Дальше его подарили куда-то следующим Бедным девушкам.

— Ну и как там было?

— Врать ничего не пришлось. Спросили, как моя фамилия, я честно сказала «БЛАУ» и они мне сразу объяснили, что это древний раввинский род, и я должна гордиться такой фамилией. А я честно сказала, что горжусь. Прадедушка был из остзейских немцев, держал часовую лавку на Петроградской на Большом. При этом он почему-то иногда выступал в Мариинке.

— Пел?

— Вроде не пел. Но остались его фотографии в оперных костюмах.

— Значит в массовке.

— Нет в маленьких ролях… Ну, в любом случае, я им горжусь. А вообще там — ничего… Ну скушно, конешно, но зато нет этих злобных старух. Все пьют. Бабы все быстро становятся пьяными — смеются. Я им понравилась. Дурак он, что раньше меня не брал…