Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Вовка обхватил голову руками, не заботясь о том, что отец может поглядеть на него и увидит, что он совсем не занимается, а только уставился в одну точку, как китайский болванчик. И хорошо, что мать сейчас на кухне моет посуду.

«Почему? Почему это так? Почему все они такие? И мать — ведь она тоже такая! Я для нее только вещь. Она совсем обо мне не думает и никогда не поймет, что для меня хорошо и что же мне нужно. А кого спросить?»

Он опять листает книгу, пропуская страницы. «Ха! Кого спросить! Разве спросишь об этом отца, который всегда только сидит и читает? Я и так ему ничего не рассказываю! О маме тоже речи быть не может. Можно бы спросить Серегу, но тот сам ничего не знает и только говорит, что он мне завидует, да отошлет еще к классикам».

Отец действительно что-то читал. «Вот до чего дописались», — сказал он и тихо-тихо прочел, но Вовке слышно каждое слово, хотя он ничего не понял:

«Большинство исследований привело к убеждению, что явления острого перенапряжения чрезвычайно редко наблюдаются у совершенно здоровых лиц. В подавляющем числе случаев в основе этого, синдрома лежат различные отклонения в состоянии здоровья, текущие компенсированно до того момента, пока значительное физическое усилие не выведет организм из состояния компенсации».

Отца ни о чем нельзя было спрашивать. Да и вообще, если он спросит, почему Зина себя так ведет, отец сделает большие глаза, и даже если поймет вопрос, ничего не ответит. Отец — человек ученый. Отец просил ему не мешать. Листая книгу, Вовка добрался до последней страницы и на обложке прочел обращение издательства к читателям. По адресу: Москва, Б-9, Средний Гвоздиковый переулок, 14, предлагалось писать отзывы на эту книгу Бориса Полякова, указывая свой адрес, возраст и профессию. Вовка достал свою черновую тетрадку и медленно написал:

«Уважаемый Борис Поляков!

Сегодня со мной случилось несчастье, потому что в кино меня бросила девушка, с которой я туда шел, потому что я потерял один билет».

Он поглядел на свои слова, прочел, ему понравилось и захотелось писать еще. Вместо второго «потому что» он написал «так как», и затем, уже не скрываясь, стал писать в тетрадь все, что было у него на душе.

— Пишешь? — буркнул из-за своих книг отец.

— Пишу.

— Сочинение?

— Да.

«Большинство исследований, — читал отец, — привело к убеждению, что явления острого перенапряжения чрезвычайно редко наблюдаются у совершенно здоровых лиц».

Потом пришла из кухни мама и постелила кровать. Она легла и сказала, чтобы они не сидели долго. Отец еще долго не ложился. Вовка писал не отрываясь.

«Уважаемый Борис Поляков! Мне 16 лет, и я учусь в восьмом классе. Неделю назад я начал встречаться с девушкой Зиной, которая учится в соседнем классе. Сегодня я пригласил ее в кино. Может быть, Вы мне поможете и как писатель разберетесь во всех вопросах, которые меня волнуют».

Он написал «вы» сначала с маленькой буквы, но потом поправился и переделал на «в» большое. Ему было приятно именно так писать, он читал в какой-то книге именно такое официальное обращение в письмах. И когда он писал такое «Вы», он, кроме того, чувствовал, что пишет куда-то далеко чужому и незнакомому человеку, который живет в Москве, а может быть, и не в Москве, и к этому человеку надо особо обращаться, как-то излагать свои мысли, чтобы все было понятно, и, может быть, немного прикрашивать, а что-то утаивать. Правда, чем дальше он писал, тем меньше хватало его на такое утаивание, и наконец он уже писал только то, что хотел сказать, не заботясь, что подумает о нем этот Борис Поляков, который ничего для него не значил, и уже не зная, пошлет ли он вообще это письмо или не пошлет.

«Два дня назад мы шли после школы по улице, и я рассказал ей, что получил сегодня двойку по истории, потому что оставил задание дома. У меня был написан тот реферат, который нам задал Петр Антонович, но я позабыл дома тетрадку. Он собирал у всех тетрадки, а когда увидел, что у меня ничего нет, сразу поставил мне двойку, хотя я говорил. Я рассказал это Зине, а она рассмеялась и сказала: «Какой же ты простенький». Я спросил: «А что мне было делать?» — «Надо было просто не идти на урок». — «Но тогда бы мне тоже была двойка, потому что Петр Антонович грозился, что если кто не придет, он всем поставит двойки, и Синюхину он так и поставил». — «Это он только грозился, а мог бы и не поставить», — сказала Зина. Она и дальше смеялась надо мной. Она почему-то видит только то, что во мне есть плохого, и не замечает хорошего. Ей не понравилось, что я пошел на урок и не обманул учителя. Ей почему-то не нравится, когда я говорю правду. Я ей честно рассказываю, что у меня было за день, а она только смеется. И она обо мне совсем не думает. Когда мы идем и говорим хорошо, она вдруг начинает все портить. Ей безразличны наши отношения. Она еще кокетничает и оглядывается на всех проходящих ребят, хотя я всегда чувствую, когда иду с ней вдвоем, и когда мы выходим из школы, я нарочно гляжу сначала в окно, вышла она или еще нет, а потом догоняю, но боюсь оглянуться. Так мы и идем, а она на всех смотрит. Когда я приглашаю ее есть мороженое, она отказывается. Она только один раз пошла сегодня со мной в кино. И то потом убежала, потому что у меня не было билета. Она говорит про себя, что она — центр мира. Я должен вращаться вокруг нее, говорит она. Когда я сказал ей, что мне не нравится, как она смотрит на бородатых парней, она сказала мне, что я еще маленький. Мне все это неприятно. Когда ей говоришь умные вещи, она не слушает. А когда я говорю глупости, она радуется и смеется, и говорит, какой я хороший. Я почему-то боюсь до нее дотронуться. Я нарочно все время звал ее в кино, чтобы там поцеловать в темноте или хотя бы взять за руку, когда никто не видит. Но у нас ничего не вышло…»