Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

— Еще нет.

Папа садится к столу. Белый батон лежит на столе, отец щиплет его, сладкий запах течет по комнате, и я тоже уже хочу есть. Вместе — мы съедаем эту булку. Мать варит что-то на кухне, потом приносит кастрюли.

— Вот, все готово, — говорит она и видит, что батона нет.

— Зачем же ты съел его? Нельзя было подождать полминуты?

Он снова что-то отвечает ей. Мама молчит. Он говорит, а она молчит, только после обеда, придя из кухни, она его просит: «Вытри посуду» — и тогда отец опять говорит. Я плохо слушаю. Мне это неинтересно. Мне нет дела, что они там говорят, хотя все больше у нас таких разговоров. А потом это даже просто смешно. Оба, я помню, сидят на диване. Он хочет обнять мать. Она отводит его руку. Я не гляжу. Соседи ходят за стенкой. Потом мать говорит все громче и громче. Тогда отец — вот смешно! — встает и, достав патефон, заводит пластинку.

Пластинка кончается. Мембрана часто чавкает. Игла идет по последней дорожке. Отец не встает.

— Поставь снова, — говорит мне мать.

Зачем им музыка, если они разговаривают — удивляюсь я. Ведь музыка им помешает…

Но все-таки ставлю пластинку опять.

А потом на середине снимаю.

— Поставь, поставь, — говорит мать.

Я смеюсь и не слушаю, что они говорят. Я ничего не понял тогда, не запомнил. У меня свои дела. Мы играем с ребятами во дворе в футбол, а потом я читаю новую интересную книгу: «Три мушкетера».

Д’Артаньян там лучше всех дерется на шпагах. Он лезет в любую драку и всегда побеждает. Портос готов за ним в огонь и в воду. Арамис тоже очень хорошо дерется. Но больше других меня поражает Атос. Он много молчит, но когда высказывается, то все мысли у него очень умные. Он тоже дерется на дуэлях, но только он один убивает того англичанина, а другие — нет. Он пьет вино литрами и не пьянеет. У него есть какая-то тайна. У него печальные глаза и тихий голос. Вот это человек! Он все знает, все умеет и ничем никогда не хвастается. Он просто молча сидит за столом, а потом встает и в решающий момент делает то, что надо. Он все сделает для друга. Он несчастлив в любви. Вот это настоящий мужчина!

Я был очарован книгой. Я перечитываю ее три, четыре раза — кажется, пять раз. Потом я читаю самые интересные места. И я начинаю подражать Атосу. Я стараюсь теперь больше молчать. Разглядываю себя в зеркало. Глаза у меня почему-то совсем не печальные. Я остаюсь недоволен. Почему у меня такой круглый подбородок? почему он не выдвинут вперед? Я выдвигаю подбородок вперед, даже мама как-то мне замечает: «Зачем ты это делаешь?» Потом я думаю, как было бы хорошо вообще стать мушкетером. Ездить на конях, носить с собой шпагу, сражаться, стрелять из пистолетов. Вот здорово! Вот бы стать мушкетером! От слов я перехожу потом к делу. Я совершаю настоящие подвиги. Вечером во дворе я обрезаю веревки, которые натянуты там, чтобы вешать белье. Все веревки во дворе перерезаны, и меня никто не увидел, но потом, когда я хочу повторить это днем, кто-то спохватывается в окне и кричит: «Ты зачем это делаешь?» Я убегаю… Я начинаю вскрывать письма соседей, которые попадают в наш ящик. Я прочитываю их иногда, но потом (скучно, совсем не интересно), открыв, пишу на листе: ДОЗВОЛЕНО ЦЕНЗУРОЙ и, запечатав, кладу обратно в почтовый ящик.

Вот однажды я открываю письмо от отца. Все это игра! Отец пишет маме. Я спокойно начал читать, но потом понимаю, что что-то важное есть в этом письме, и вот я прочел до конца, мне известно одно: отец больше не будет жить с нами, там есть слово «развод» — ах, какой удар! Но откуда взялись у меня такие словечки? «Какой это будет для нее удар!» — твержу я себе.

Все как-то ново и необычно. Что-то случилось.

Я держу в руках письмо. Потом будет много времени, но я не думаю о том, что эти перемены коснутся меня. Но вот для мамы: какой это тяжелый удар! «Ты не хотела быть хорошей матерью и женой…» Я прячу письмо. Я запечатал его снова в конверт и кладу в мои книги. Потом забываю. Проходит двадцать дней. Я вдруг наталкиваюсь потом на письмо случайно и сразу, чтоб не забыть, кладу его в ящик. Ладно. Чего тянуть. Будь что будет… А потом во дворе мы играем в футбол.

Когда вечером, разгоряченный, я прибегаю домой, мать плачет на диване. Я-то знаю, отчего она плачет. Я моюсь, хочу есть, а она лежит на подушках, не поднимая головы.

— Ну, мама, не надо.

Она ничего не говорит мне.

— Ну, мама…