Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Хорошо, поедем, – сдался я, садясь в машину – мы стояли на крыльце ДК, у Юльки только закончилась тренировка. – Тогда надо на рынок заехать, хоть яблок ей купить.

– Мама почти ничего не ест, – сообщила дочь, устраиваясь на заднем сиденье и вытаскивая из кармана маленькую шоколадку. В ответ на мой вопросительный взгляд в зеркале заднего вида пояснила: – Наталья Альбертовна сказала, что сладкое нужно есть обязательно, и лучше – шоколад, он энергию дает.

Я только головой покачал – еще один авторитет!

По рынку мы ходили долго, искали красные венгерские яблоки, единственный сорт, который ест Марья. Я все время гнал от себя мысль о том, что же именно увижу сейчас в больнице. Предстоящая встреча с женой пугала… Я тоже современный человек, наслышан о раке – лечить и учить в нашей стране все горазды, а потому примерно мог себе нарисовать картинку. Бледное лицо с темными кругами, худые руки с исколотыми венами, потухший взгляд – примерно так сейчас может выглядеть Марья. И разговоры все явно сведутся к лечению и жалобам, а меня потом будет мучить чувство вины непонятно, за что. Так что эта поездка выглядела совсем уж мрачно.

Однако я ошибся.

Марья спустилась в просторный вестибюль первого этажа, имея вид почти веселый и жизнерадостный. На ней был теплый халат с длинными рукавами, волосы собраны в пучок, и даже губы чуть тронуты розовой помадой. Юлька прижалась к ней, и Марья едва заметно качнулась, но быстро восстановила равновесие:

– Привет, заяц! А ты чего в тонкой куртке?

– Тепло, мамусь, – Юлька потянула ее к креслу в самом углу вестибюля, словно хотела спрятать от посторонних глаз, потом повернулась ко мне: – Пап, ты чего? Иди к нам!

Я подошел ближе, посмотрел на севшую в кресло жену:

– Привет. Как здоровье?

– Спасибо, не хуже, – она улыбнулась, но улыбка вышла какая-то искусственная, и Марья сама это поняла, нахмурилась, чуть прикусив губу.

Юлька тараторила об уроках, о танцах, о какой-то Дашке, видимо, однокласснице, с которой она поссорилась сегодня на перемене, Марья внимательно слушала, изредка задавала дочери какие-то вопросы, а я стоял как баран, не зная, как вести себя. И сделал самую глупую вещь, на какую только был способен – спросил о деньгах. Причем не предложил, а именно спросил – нужны ли, и Марья, подняв на меня глаза, только отрицательно качнула головой:

– Спасибо, нет.

Я уже клял себя последними словами за этот вопрос, нужно просто отвезти деньги теще и попросить не говорить, откуда они, иначе Марья не возьмет. А деньги нужны, это же очевидно – препараты стоят дорого, срок лечения длительный, а если предложат оперироваться, то их нужно будет еще больше. И еще глядя на разговаривающую с дочерью жену, я понял вдруг, что все это – и халат, и губная помада, и прическа, и даже улыбки натянутые – все это делается для Юльки. Для того, чтобы ранимая и впечатлительная девочка думала, что у нее, Марьи, все нормально. А на самом деле ей плохо, я даже так это вижу – вон лоб весь испариной покрылся, и руки она в рукава спрятала, значит, морозит ее.

– Юль, пора домой, – я решил, что хватит уже на сегодня. – Ты после тренировки, не ела еще ничего.

– Да-да, – встрепенулась Марья, глянув в мою сторону с благодарностью. – Вы езжайте домой, мне скоро капельницу делать будут…

И я понял, что она устала, хочет лечь, но боится обидеть ребенка, и теперь рада моим словам и возможности уйти в палату и отдохнуть. Юлька с сожалением оторвалась от матери, взяла у меня из рук пакет и назидательным тоном сказала:

– Мама, если ты не съешь яблоки до завтра, я обижусь. Мы с папой весь рынок обошли, чтобы такие купить, как ты любишь.

И Марья послушно кивнула головой:

– Хорошо, заяц, спасибо.

– Я проверю! – пригрозила Юлька шутливо.

Я потянул ее за рукав курточки, и она пошла, оглядываясь на ходу. Марья продолжала стоять посреди вестибюля, держа в руке пакет с просвечивающими через целлофан красными яблоками…

В машине девочка вдруг заплакала, и я даже растерялся немного:

– Юлька, что случилось?

– Ты видел… – захлебывалась слезами дочь. – Видел… как она похудела? А видел, какие рядом с нами сидели девушки? Мама тоже будет такая…

Действительно, возле нас в вестибюле сидели две девчонки лет по восемнадцать-двадцать с мамами. Одинаковые до ужаса – землистого оттенка лица, поразительная худоба… И парики. Искусственные, плохого качества парики, купленные явно на китайской барахолке, свалявшиеся от носки. Обе девочки жались к своим мамам и напоминали синих, ощипанных бройлеров… Мне тоже стало не по себе от этого зрелища, я вдруг ощутил себя просто непристойно здоровым, цветущим даже. И разозлился от этого.