Диана Арбенина - Тильда [сборник]

Счастье – это когда мы встречаемся и пьем вместе бирюзовый чай, пытаясь следовать традициям чайной церемонии, что веселит нас обоих настолько, что я, смеясь, едва не опрокидываю ширму, за которой рокочут голоса чужих.

«Щастье» – невкусное слово. То, что расцветает во мне, пахнет земляникой без примесей щавеля, щей и пунцовых от аллергии щек.

Счастье – это когда ненамоленная церковь спасает девочку, ушедшую в кому после автомобильной катастрофы. «Если ты умрешь…» – шепчу я. (Губы не хотят шевелиться. Я заставляю их.) «Если Настя умрет… – запинаюсь, боюсь, ртуть наполняет веки. – Если Настя умрет… тогда… тогда я вообще ничего не понимаю!» Заскорузлая фраза угловатого, до смерти испуганного подростка. Этот подросток я. Настя дышит. Это счастье.

Счастье – это запах картины «Волна» Густава Курбе в Пушкинском музее, которую я рассматривала на расстоянии трех дюймов, исследуя мазок за мазком бесконечное количество минут, к явному недоумению сонного музейного служителя.

Счастье – это нос моего сенбернара. Огромный, теплый и мокрый, в черных веснушках на розовом подшерстке.

Счастье – это шило в мешке. Я знаю многих полнокровных, что боятся расстегнуть рубаху даже на верхнюю пуговицу. Причины? Отнюдь не мороз. Патологическое стремление укрыться. Но внутреннюю радость чуешь мгновенно. Она пробивает кокон страха, как ледяной торос – борт корабля.

Китайцы научили меня: когда уныние достигает такой меры, что роешь землю висками, прополощи рот ледяной водой – и дурные мысли уйдут.

Я прополоскала ртом Белое море. Мысли обнялись со льдом, и теперь во мне живут северная нежность, северное детство, северное терпение. А стыд устремляется к югу, где желтком теплится солнце.

Мое счастье непрерывно и безраздельно. Осмелюсь произнести – без предела. Не миг. Константа. Капсула жизни. Солнце Мертвых Шмелева. Я не боюсь спугнуть его, признаваясь вслух. Я не боюсь исчерпать его. За тридцать три прожитых года не было ни минуты, когда оно отпускало бы меня. Как бы тяжело ни было…

Сперва он не любил меня. Я не особо переживала, но сердце моторило с перебоями и воленс-ноленс приходила фраза: не любит, а жаль.

Потом все изменилось. Полюбил. Потребовалось семь лет изгнания, бесконечные гостиницы – как дурдомы, мои слезы – как кисель по щекам, мои аварии и полеты в космос «на слабо» (а потом вдруг полетела по-настоящему), перебежки из Москвы и, нескончаемо, обратно – в Петербург… А Петербург – как эмиграция: лето-зима-осень, лето-зима-осень, лето-осень-зима, и, наконец, мы стали вместе. Он поверил – и я имею право писать о нем, а если глубже – я уже имею право признаться ему в любви.

Для меня он разный.

Я не люблю: Выборгский район; район Финбана. Для меня это низина города, в которой мне неуютно и пресно. Броневичок деятеля коммунизма, разумеется, не спасает, а убивает вокзал, и это все по-большевистски очень примитивно и конкретно, сиречь – неинтересно.

Озерки завораживают. Никогда там не плавала. Хотела, но остерегаюсь (стоит ли верить русским водоемам?). Особый шарм имеет слово Коломяги. О них писал Бродский, а у меня там жил барабанщик Алик Потапкин и ни в какую не хотел уезжать из своей вотчины, имея в кулаке все сложившиеся с ней обстоятельства.

Я люблю Адмиралтейство. Это единственный архитектурный подвиг, который оставляет меня молодой, несмотря на количество прожитых лет. Мне нравится, что я никогда не смогу поцеловать кораблик на его шпиле, не говоря уже о том, что ни один курсантик из Адмиралтейства не станет моим мужем. Если помните, перед Адмиралтейством существует фонтан, как и перед Казанским собором. Так вот, я говорю о том, что у Казанского плавали все кому не лень, и я в том числе, и монетки швыряли, а в фонтане супротив Адмиралтейства я даже пальчик не помочила, не говоря уже о заплывах – магия места диктует свои права.

К Невскому отношусь странно. Для меня он слишком линеен. Даже когда его затыкают пробки, он не угнетает так, как все остальные улицы, на которых они присутствуют. По Невскому хорошо, когда с вокзала пехотинцем до Дома книги. А если каждый день, то скучно. И намеки на пешеходные зоны двусмысленны по-московски.

Кстати, вы знаете, что такое Грибонал? А Климат? А вот не знаете! Это сердце Невского, напротив Казанского собора, увидев который моя мама, схватив полотенце, поскакала через ступеньки креститься и стала набожна, и мне это передала. Спасибо. Помню еще свой приезд в Питер, уже после крещения, когда пришла на «Казань» и меня перед ней узнали. И была глубоко растрогана, когда на паперти обступили – за автографами, и каждая ступенька вниз давалась с большим трудом. До милостыни ли мне было в тот момент?