Диана Арбенина - Тильда [сборник]

Меня часто спрашивают, что такое снайперская философия. Я неустанно ищу формулировки и отвечаю всегда по-разному, пытаясь дополнить то, что сказала прежде.

Так вот после того триумфального дня, который я запомню на всю жизнь, могу добавить: быть снайпером означает иметь оголенное, пусть нервное сердце, быть восприимчивым к человеческой доброте. А что до любви – не защищаться от нее и ждать, даже если на это понадобится вся жизнь.

Спускаюсь к морю, бухта спит, затянутая льдом.

В Магадане пурга. Я сижу на подоконнике, наблюдаю, как кудрявится снег, и улыбаюсь обрушившейся на меня ностальгии.

Я познакомилась с этим городом одинадцать лет назад. Знакомство произошло поневоле. Поводом послужил институт. Отношения у нас сложились странные. Сродни отношениям игрушечной машинки с дистанционным управлением. Город пытался рулить. Я пыталась доказать ему свою независимость: ломала углы, не вписывалась в повороты, внезапно застывала на перекрестках, изображала разряженную батарейку, была горазда на разного рода па. Противостояние длилось три года. В конце концов мы оба устали, и он простился со мной, благословив на прощание плевком соленого ветра и снисходительной улыбкой: «вернешься».

Но я не вернулась. Приехав в никуда, я заболела состоянием вечного движения вперед. И Магадан автоматически был внесен в список городов, пропехотиненных мною вдоль и поперек. Впрочем, в этом списке он всегда имел место значительное, специально отведенное, куда никакой другой город доступа не имел (ибо существуют «города-туристы» и города, абрис которых можешь нарисовать по памяти досконально, до черточки, обозначив красным крестиком дом, где жила первая любовь, и все подступы к нему, и все кварталы, стекающиеся к искомому, изучены, и досадно, когда вдруг стены перекрашивают в такой же невразумительный цвет, что и был, только на пару недель свежий, хороня под слоем краски привычную наскальную живопись). Магадан подарил мне способность писать песни, заколдовал от болезней и нытья и стал последним северным городом.

В Магадане пурга. Взлетную замело снегом с сопок. Рейс отложен предположительно до завтра, а может, и дольше. Если не улетим, посыплются концерты в следующих по маршруту городах нашего весеннего дальневосточного тура.

Я выпила уже килограмм «пу эра» и рвусь в улицы, которые, к своему изумлению, безумно люблю и по которым затаенно тоскую.

Кладу в «аляску» крохотный фотоаппарат и, чуя себя разведчиком, начинаю подъем в гору. Шнурки явно в ссоре: мирю их каждые двести пятьдесят метров. Фотоаппарат тут же разряжается от мороза. Ветер подталкивает в спину. Балансирую на льду тротуара, держу равновесие и разглядываю все, что вокруг. На территорию взгляда ложатся родные крыши, переулки, кварталы и мгновенно оживают в памяти, и – что странно – ничего не изменилось! Даже цвет фасадов, даже мусорные баки остались на тех же местах, что и были одинадцать (!) лет назад.

Спускаюсь к морю. Бухта спит, наглухо затянута льдом. Как досадно! Море – единственное – мирило меня с городом. Стою, прислонившись к маяку. Подходит типичная северная дворняга, помесь лайки и волка. На абсолютно белой морде черным косметическим карандашом какой-то умелец нарисовал черные ниточки-брови. Получилось смешно. Оттого и собачий взгляд удивленный и глупый. Пес садится поодаль и застывает, глядя на море.

Спускается вечер. Пурга прячет за пазуху ветер и засыпает. Без сомнений, мы завтра улетим.

Я возвращаюсь в отель и начинаю собирать вещи. Внезапно меня охватывает упоительный покой, белое джеклондоновское безмолвие. Несомненно, это моя последняя магаданская ночь, но она лишена печали. Принадлежность этому городу стала настолько очевидна, что отныне любая траектория моих перемещений не более чем перемещение точки в пространстве относительно системы координат. Неважно, когда случится наша следующая встреча. Теперь я знаю, что у каждого, кто считает себя космополитом, есть земля, шагнув на которую начинаешь волноваться до дрожи в коленках. И хочется, как в детстве, лечь на наст и, прижав ладони ко льду, смотреть на сияние, разукрасившее небо в розовые, фиолетовые, багровые, синие цвета. И лежать так бесконечно долго до тех пор, пока не почувствуешь, что душу опять спеленал тугой и нежный кокон силы.

Я сижу на подоконнике и провожаю караваны снежной пыльцы.