Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Это уж точно, большой оптимист, — кивнул Жидков, пожимая руку. — Я ему в этом даже завидовал. Он был из людей, которые думают: коль скоро попал ты на этот свет, то лучше смотреть на него сквозь розовые, а не бесцветные очки, и если всё обращать в абсурд, то и хорошее, и плохое покажется весёлым и смешным. Вот кому стоило стать писателем. А стал почему-то архитектором.

— Почему-то? — улыбнулся незнакомец. — Ну, уж не вам это слово использовать. Сами с писательством намаялись. Мечтали заниматься только сочинительством, и в то же время жить красиво, состоятельно. Увы, для такого образа жизни лучше родиться в семье богачей, в которой папа и мама одобрят любые грёзы ребёнка. Кстати, что такое писатель? Любой, кто читать и писать научился, может назвать себя писателем. А если ты даже писать не умеешь, найми писателя-невидимку, поставь на обложке своё имя — ты тоже становишься писателем. Я не знаю другого занятия, в котором каждый человек считает себя профессионалом, и при этом добивается успеха. Собственно, что есть успешный писатель? Успех — писать на потребу толпы и миллионы загребать. Успех, если пишешь для души и радуешься творческому процессу. Успех, если ты своими писаниями сумел влюбить в себя нескольких женщин. Успех, если даже один человек решил, что ты хороший писатель… А то, что Макеев стал архитектором, — надо же деньги зарабатывать…

Оркестр грянул новую музыку, которая отсутствием мелодии и быстрым, подпрыгивающим ритмом почти не отличалась от того, что раньше оглушало ресторан. Жидков невольно взглянул на танцоров. Тот пожилой, что любил молоденьких, на сей раз вдруг оказался в паре с дамой очень прилично одетой, в очках со свисавшими с них цепочками, с физиономией, как маска, за которой распознавались пластические операции. Несмотря на скачущий ритм музыки, они покачивались так замедленно, что глядя на них, можно было уснуть. Разговор, похоже, у них не клеился; выражение лиц говорило о том, что оба дождаться не могли, когда, наконец, этот танец закончится.

Жидков отвернулся от танцплощадки, чтобы продолжить с Иофиловым любопытную беседу о писателях, но того уже не было за столом. «Надо ж, — подумал, — он знал Макеева». Жидков потерял многих друзей после того, как эмигрировал, так и Макеев пропал для него, и, казалось бы, навсегда. Но через несколько лет — возник, как с того света вдруг явился в коротком письме электронной почты. Нашёл непонятно каким образом электронный адрес Жидкова, и так началась их переписка, которая длилась несколько лет, иногда с порядочными перерывами. Мерзкий вирус, проникший в компьютер, уничтожил все документы Жидкова, включая и эту переписку. Потом оказалось, что переписка пропала и в компьютере Макеева, — не от того ли самого вируса?

Позвольте, однако, опуститься до банального изречения: рукописи не горят . Их переписка вдруг отыскалась, и, может быть, с помощью Воланда, Сатаны из «Мастера и Маргариты». Она оказалась в коробке с пластинками, которые Жидков послал в Америку, как только ОВИР разрешил эмигрировать. Он отправил пластинки медленной скоростью, самой дешёвой на почтамте. Не получив их в течении года, он решил, что пластинки затерялись в пространстве между Москвой и Лос-Анджелесом. И вот те сюрприз: они дошли в помятой, перевязанной верёвками коробке, с десятками разноязычных штампов. Похоже, они продирались в Лос-Анджелес всеми возможными видами транспорта (исключая аэропланы), через сколько-то стран Европы и Африки, и в конце какими-то пароходами с перегрузками в странах Южной Америки. По тёмным разводам от воды, по расклеившимся конвертам можно было предположить, что коробка оказывалась под ливнями в помещениях с сильно текущей крышей или захлёстывалась волнами, и либо Воланд, либо ловкий матрос успевали в последний момент её выдернуть из разбушевавшегося океана.

Сами пластинки не пострадали, ни одна не треснула, не раскололась. Трудно читаемые наклейки Жидков отодрал и выбросил в мусор. Без них каждый раз случался сюрприз. Поставишь пластинку без названия, и то ли симфония Бетховена, то ли «Тёмная ночь» Утёсова. На дне коробки, в пакете из пластика лежала пачка каких-то рукописей, отпечатанных на машинке. Они выглядели не подмоченными, и даже бумага не пожелтела. Жидков их точно не посылал, поскольку советская таможня не пропускала за границу всё, что походило на сочинения. Он извлёк рукопись и поразился: это была переписка с Макеевым.

С тех пор он верил в нечистую силу и в то, что время не прямолинейно, а может как угодно искривляться. Иначе, каким мистическим образом в посылке, посланной до эмиграции, оказалась переписка двух приятелей, сочинённая в более поздние годы. Похоже, читателю не терпится взглянуть на то, что они сочинили. В данный момент, находясь в ресторане, Жидков, конечно, не в состоянии припомнить многое из переписки, поэтому автор берёт на себя изложение писем приятелей. Правда, автор не собирается включать в роман все письма подряд, поскольку там есть не совсем приличные, и такие, что чёрт знает что написано, и просто обрывки несвязанных мыслей. Итак: