Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Если иначе не получится, он заберет тысячу марок и скроется. Где-нибудь найдет себе место — в отделе рекламы или сборщиком объявлений. Элизе будет посылать деньги. Здесь, в Альтхольме, он не сможет оставаться.

— Что с той тысячью марок? — спрашивает Элиза.

— Какой тысячью? — Тредуп застигнут врасплох.

Значит, Элиза все-таки не спала.

— Тебе же дали столько… Гарайс мне говорил.

— Гарайс ничего не знает, — запинаясь, отвечает Тредуп. — Заплатить мне должны. Но тысячу ли и когда — не знаю.

— Повернись, Макс. Посмотри мне в глаза. Можешь не смотреть, я и так знаю, что ты врешь.

— Ну где у меня тысяча марок? Ты же наверняка проверила все мои вещи, пока я сидел в кутузке.

— Конечно, проверила. Но ты их куда-нибудь припрятал. Да и вообще ты стал совсем другим.

— Ничего не другим.

— Чем мне кормить сегодня детей? Лавочница уже рожу корчит, когда я прошу опять записать в долг.

— Может, Венк даст аванс.

— Десять марок. А тридцать две я уже задолжала. Куда ты дел тысячу? Почему не отдаешь мне? Ты же всегда отдавал.

— Нет их, потому и не отдаю.

— Нет, есть. Ты что задумал? Уйти от нас? А если я забеременею?

— Забеременеешь? — злится он. — С чего?

— Сам прекрасно знаешь, как сегодня получилось.

— Ничего не получилось. Ты просто вообразила это. Из-за денег.

— Нет, не вообразила. Неделю со мной не побыл и голову потерял. Стоило весь год осторожничать…

— Значит, не стоило?

— Глупости говоришь. Ты или всегда должен следить, или вообще не надо.

— Ну, а если и в самом деле забеременела, — решает он прощупать почву, — то в Штеттине, на одной улочке, есть женщина, она поможет избавиться.

— Откуда тебе все это известно? Хочешь, чтоб я тоже села за решетку, да?

— Тетка надежная, а инструмент у нее — шприц и вода.

— Кто тебе это сказал? Небось в тюрьме наслушался?

— Нет, не в тюрьме.

— Значит, знал раньше? И поэтому не следил сегодня?

— Ну ладно, я сейчас встану, — говорит Тредуп.

— Лежи, детей разбудишь. Каково мне слушать их крик с пяти утра, не выходя из комнаты.

— А ты переменилась, Элиза.

— Конечно. Потому что ты переменился. Куда девал деньги?

— Нет у меня денег.

— Как же ты расплатишься с той теткой? Она запросит не меньше полусотни, а то и сотню.

— Двадцать пять.

— Ну и где ж ты их возьмешь?

— Одолжу.

— Да кто тебе одолжит двадцать пять марок? Смеешься?

— Нет. Такую сумму мне дадут.

— Интересно, кто же это даст? Кто?

— Ну, скажем, Штуфф. Даст наверняка.

— Ага, Штуфф. Именно толстяк Штуфф!

— Да. Именно Штуфф.

— Наверно, он и рассказал тебе про ту повивалку?

— Ничего он не рассказывал! Другой человек сказал.

— Кто же?

— Не Штуфф.

— То-то я подумала: ведь Хенни, с которой Штуфф гулял, ходила с пузом. А потом вдруг стройная стала как елочка.

— Вечно у вас, баб, какие-то фантазии.

— Тогда Штуфф должен дать тебе уж, по крайней мере, сто марок, иначе он здорово влипнет.

— Я же сказал тебе, — кричит Тредуп, — что это не Штуфф. Ты спятила, окончательно спятила! Только о деньгах и говоришь. Сначала тысячу марок, теперь еще сто. Только и знаешь: деньги, деньги!

— Ори, ори, буди детей. Тебе-то хорошо, тебя они не тянут за фартук, не клянчат поесть… А тут еще учительница, фройляйн Ланге, сказала мне, чтобы Грета больше не приходила в школу без лифчика. Мальчишки, мол, глаза пялят. Дай денег на лифчик.

— Деньги, деньги, деньги… Придется стать жуликом. Украду деньги из сейфа. Начну грабить пьяных. А Грету буду посылать к Манцову, на Кальвинштрассе, он охоч до маленьких девочек. И…

Удар, нанесенный Тредупу, не был смертельным.

— Убирайся! — дико кричит Элиза. — В газету, на улицу, вон отсюда! У самого тысяча марок, а он всякие пакости о родной дочери говорит, лишь бы с денежками не расстаться! Убирайся!

Тредуп из угла комнаты пялится на жену. Та, тяжело дыша, сидит в кровати и смотрит на мужа. Он стоит в короткой сорочке, из-под которой торчат худые волосатые ноги, и рассеянно потирает то место на лице, куда приложилась рука жены.

— Да, — говорит он, неожиданно улыбнувшись. — Получилось как в тюрьме, когда они бросили меня с лестницы. У тебя я тоже слетел вниз.

— О чем ты? — спрашивает она.

— Да так. А теперь свари кофе. Или чаю. Или мучной похлебки. Что найдется. К шести мне надо в «Хронику».

— Хорошо, — говорит она послушно. — Вандлерша, наверно, уже встала. Займу у нее кофе на одну чашку.

В половине седьмого утра, в своем рабочем кабинете сидит главный редактор «Нахрихтен» Хайнсиус, патриот своего города, автор нескольких романов о коренном померанском крестьянстве.