Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Трое сидят и покуривают.

Внезапно Гарайс останавливается.

— Кофка, — начинает он, — старый товарищ, послушай. Да, я напортачил. Я всегда был уверен в хорошем исходе. Кончилось плохо. Но ведь тысячи вещей кончаются худо, нельзя же из-за этого ссылать каждого в пустыню. Такого, как я, вам на это место не найти. Вспомни только, что я сделал за шесть лет для города и нашей партии. Чем был Альтхольм, когда я пришел? Свинарником. А сегодня — спросил по всей провинции, пусть тебе скажут, сколько людей из всей Германии приезжают к нам, потому что Альтхольм стал образцом социального развития.

Возьми хотя бы наш дом для престарелых: там и обширные аграрные хозяйства, и курсы по переподготовке безработных промышленных рабочих, где их обучают сельскохозяйственным профессиям. Возьми наш приют для младенцев. Детский сад. Дом для холостяков. Общежитие для учеников на производстве. Вспомни, что из Альтхольма больше не отправляют детей на воспитание в детские дома, дети остаются у нас, и мы делаем из них людей.

Возьми купальню, стадион, новое пожарное депо. И учти, что расходы на это совсем ненамного повысили задолженность города, что деньги, сотни тысяч, я наскреб по марке.

Кто еще способен на такое? И все это развалится, если вы меня вытурите. На все заведения вдруг опять потребуются деньги, начнут сокращать, прикрывать, знаю я это. Детей станут отправлять в провинциальные приюты или обратно к отцам-пропойцам, опустившимся матерям либо в места, где заботятся лишь о собственной мошне. Ты возьмешь на себя ответственность за это, Кофка?

— Послушаешь твои речи, товарищ Гарайс, и снова понимаешь, почему тебя так долго держали и терпели все твои выкрутасы. Но тебе ничего не поможет. Все, Гарайс. Больше не выйдет. На носу муниципальные выборы. Если ты останешься, партия потеряет минимум пятьдесят процентов голосов.

— Больше. Семьдесят, — бурчит Гайер.

— Вполне возможно, — продолжает Кофка. — Ты даже не представляешь, Гарайс, как ты стал непопулярен у товарищей по партии. Ведь ты, здоровенный, сильный мужик, не разговариваешь с человеком, ты долбишь и долбишь его, пока не уломаешь. И если он говорит тебе «да», ты думаешь, что он в самом деле с тобой согласен.

А уйдя от тебя, люди трижды, десять раз кричат за твоей спиной «нет» и называют тебя Муссолини. Гарайса терпят, пока ему сопутствует успех. Но стоит только людям увидеть тебя слабым, и авторитета твоего как не бывало. Сегодняшние газеты читал?

— Еще нет. Да они меня и не интересуют.

— А вообще-то пришли мы совершенно зря. Ты уже мертв. Ты сам себя зарезал. Мы хотим только, чтобы ты ушел без шума. Так что будь благоразумным, пиши об отставке.

— Послушай, Кофка, — говорит бургомистр. — Ты сейчас видишь все в мрачном свете. Настроение у тебя паршивое. Могу тебя понять, мне тоже было утром паршиво. Потом я отправился за город, решил пройтись, прогуляться. И встретился с крестьянами. И знаешь, Кофка, они охотно разговаривают со мной. В данный момент я единственный человек, кто может спасти город от бойкота. Они напрямик предложили мне вступить в переговоры. Что будет с Альтхольмом, если бойкот затянется на всю зиму? Дай мне еще полгода. Увидишь, что я сумею сделать. А потом встретимся и поговорим, и если ты тогда все равно захочешь, чтобы я ушел, уберусь без единого слова.

— Полюбуйтесь-ка на него, — депутат кивает на бургомистра, — вот в этом весь Гарайс, целиком. Только утром, в судебном зале, представитель крестьян дал ему по шее, а он хоть бы что, затевает с ними же переговоры. Сам по себе. Один. Советоваться с партией? Зачем? Гарайс в этом не нуждается. Так вот, учти: крестьяне — не наша забота. Плевать нам — устраивают они бойкот или нет. Какое дело до этого рабочему? Разве у рабочих есть лавки, в которых крестьяне перестали покупать? Сегодня ты занимаешься делами городских лавочников и крестьян, завтра начнешь организовывать ночные марши для «Стального шлема» и шествия со свастикой для гитлеровцев, а потом будешь удивляться, почему наша партия недовольна тобой!

— Балда ты, — заключает Гарайс не без некоторого удовлетворения. — Даже в твоей партийной башке должна бы зашевелиться мыслишка, что если у лавочников дела дрянь, то и рабочим не до смеха.

— Может быть, закончим, Гарайс? Ведь все это бесполезно. Пиши прошение об отставке. Прошу уволить с муниципальной службы. Сейчас же.

— Нет, — твердо отвечает Гарайс.

Кофка выпрямляется: — Тогда завтра утром все наши партийные газеты объявят об исключении тебя из партии.