Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

За этими взрывами стояла организация «Ландфольк» (вернее, определенная ее фракция, возглавляемая Клаусом Хаймом), которую в то время принято было, не мудрствуя лукаво, считать — как ее представители и сами себя считали — организацией «крестьянской». Между тем социальная природа «Ландфолька» была гораздо более сложной и неоднородной.

Возникновение этого движения было связано с нарастанием экономического кризиса в Германии и, как следствие его, с понижением покупательной способности городского населения и падением спроса на сельскохозяйственные продукты. Этот процесс чувствительно сказался на крупнопоместных животноводческих хозяйствах северо-восточных приморских районов Шлезвиг-Голштинии. Для этих мест характерной фигурой был не собственно крестьянин (пусть даже богатей, кулак), а потомственный землевладелец, нанимающий десятки батраков, своего рода помещик, отличающийся от юнкера единственно лишь отсутствием дворянского звания. (И не случайно, кстати, среди вожаков «Ландфолька» в романе Фаллады мы рядом с крупными землевладельцами крестьянского происхождения видим также объединенного с ними одинаковыми интересами графа Бандекова.) Эти крестьяне-помещики, владельцы крупных животноводческих ферм, хозяйствовали по испытанному десятилетиями методу: по весне, прибегая к банковскому кредиту, скупали на откорм молодняк, а осенью, продав скот на мясо, вернув ссуду с процентами, выплатив налог государству, завершали год с надежной выгодой для себя. Но в конце двадцатых годов экономические устои Шлезвиг-Голштинии начали шататься: понижение закупочных цен и спроса на мясные продукты нанесло тяжкий удар по животноводческим хозяйствам, создало для многих фермеров угрозу разорения и распродажи их имущества с молотка.

На все эти беды голштинская деревня после безуспешных попыток добиться государственных субсидий ответила сходами, на которых была провозглашена организация «Ландфольк». Она объявила войну государству и повела ее в двух направлениях: 1) посредством бойкота и пассивного сопротивления, то есть отказа от выполнения гражданских повинностей и прежде всего от уплаты налогов; 2) путем громогласных форм протеста (взрывы бомб были достаточно громкими!), способных привлечь к делу «Ландфолька» широкое общественное внимание.

«Ландфольк» охватывал самые различные слои сельского населения — от юнкеров и крупнопоместных фермеров до сельскохозяйственных рабочих, и разнородность его состава сказывалась в спорах о цели и формах борьбы, в расколе и образовании фракций, разногласия которых были как бы олицетворены в фигурах двух популярных вожаков движения. В то время как Клауса Хайма, на первых порах исповедовавшего смутные, доморощенные идеи анархистского толка, дальнейший политический опыт постепенно привел (как и Бруно фон Заломона и Бодо Узе) к сотрудничеству с коммунистами, речи и декларации Вильгельма Хамкенса — от начала и до конца — были густо приправлены дурно пахнущими пряностями фашистской идеологической кухни.

Движение «Ландфолька» заключало в себе большой потенциал активного социального действия, но оно носило стихийный характер и не имело научно разработанной теории и документально зафиксированной программы. Его вожди, пришедшие к руководству на волне крестьянского возмущения и отчаяния, были темпераментными дилетантами, а не опытными, искушенными политиками. И неудивительно, что к «Ландфольку» тянулись извне и набивались к нему в наставники, опекали его и стремились направить в русло своих политических амбиций и целей выходцы из различных враждебных Веймарской республиканской государственности партий и группировок. Особенно жадный интерес к «голштинской смуте» проявляли правоэкстремистские и консервативно-националистические круги, именовавшие себя «национал-революционерами». Именно из этих кругов пришли и стали функционерами движения, редакторами газеты «Ландфольк» и т. д. столь далекие от крестьянства люди, как братья Бруно и Эрнст фон Заломон, Вальтер Мутман, Герберт Фольк и др.

Особый вопрос — отношение к «Ландфольку» гитлеровской национал-социалистской партии. Здесь многое зависело от тактических (а вернее — двурушнических) соображений. После так называемого «Ульмского процесса» (о нацистском проникновении в рейхсвер) Гитлер проявлял усиленную заботу о том, чтобы создать НСДАП репутацию мирной, законопослушной и верной конституции партии — поэтому он публично всячески отмежевывался от голштинских «динамитчиков». Местным организациям и членам НСДАП было запрещено поддерживать контакты с «Ландфольком», и никто — кроме разве людей из оппозиционной антигитлеровской внутрипартийной фракции, руководимой братьями Грегором и Отто Штрассерами, — не решался нарушить этот запрет. Но Гитлер, конечно, понимал, что «Ландфольк» представлял собой социальный объект, потенциально благоприятный для нацистской демагогической пропаганды, и как только политическая ситуация изменилась, после того, как юстиция Веймарской республики обезглавила «Ландфольк», засадив в тюрьму его руководителей, но оставив нацистов вне подозрений, Гитлер не замедлил этим воспользоваться. Эрнст фон Заломон вспоминает о наступивших резких переменах: «В образовавшийся вакуум с развевающимися знаменами ринулась национал-социалистская немецкая рабочая партия. Там, где раньше решающее слово принадлежало крестьянскому генералу Клаусу Хайму, теперь все решал гауляйтер Лозе…» [2] Ernst von Salomon. Der Fragebogen. Hamburg, 1953, S. 308.