Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Вот слышишь! — говорит Гайер.

— Какие меры? — спрашивает бургомистр, но тут звонит телефон.

Он снимает трубку, слушает, отвечает, благодарит:

— Через две минуты будет шупо. Они уже въезжают в Альтхольм. Прошу меня извинить…

Все трое покидают помещение.

Едва они вышли на высокое крыльцо, как до их слуха донеслись далекие гудки автомашин и шум моторов.

Народу на площади заметно прибавилось, толпа кипит.

Шум автомашин приближается.

— Откуда? — восклицает вдруг Гарайс. — Оттуда?! Черт возьми, так ведь это не шупо, это нацисты!

Подлетают три мотоцикла, на каждом по два штурмовика.

У ратуши они сбавляют скорость и, беспрерывно гудя, врезаются в расступающуюся толпу.

За ними появляются грузовики, в каждом по пятьдесят — шестьдесят нацистов, и над каждым кузовом развевается знамя со свастикой.

Молодые люди в грузовиках стоят навытяжку, по-военному зорко всматриваясь в толпу…

— Если сейчас не подоспеет шупо, — говорит Гарайс, — то через три минуты начнется бойня, будут трупы.

Тем временем в другом конце площади, напротив «Тухера», оратор закончил свою речь призывом, встретившим шумное одобрение. Но тут раздается чей-то пронзительный голос. И вся масса коммунистов лавиной устремляется на свободную проезжую часть. Сбитые с ног полицейские исчезают в водовороте. В общем реве смешиваются крики «ура», «долой», «хайль Гитлер», звуки фанфар, красные знамена, флаги со свастикой.

Гарайс, схватив Тредупа за руку, стискивает ее словно клещами.

— Шупо! — стонет он. — Шупо!!

Но вот фанфары заиграли маршевую мелодию, звучит песня.

Коммунисты построились по четверо в ряд, взметнулись красные знамена, колонна двинулась…

Нацисты соскакивают с грузовиков. Там тоже раздаются команды, там тоже выстраиваются в четыре ряда перед «Тухером», лицом к коммунистам…

— Ну вот и шупо! — восклицает Гарайс с облегчением.

Те, как видно, выгрузились, не доезжая до площади; двумя длинными цепями шуповцы вклиниваются между гитлеровцами и коммунистами, между коммунистами и публикой, разделяют врагов…

Но колонна КПГ уже на марше.

Они отходят в полнейшем порядке, с сияющими лицами: их собранию не успели помешать.

— Что это? — восклицает Тредуп, указывая на какое-то чучело, которое мотается между двух знамен.

Это соломенная кукла, наряженная в синий мундир с блестящими пуговицами, с фуражкой на круглой соломенной голове и роговыми очками на носу-морковке.

— Фрерксен, — комментирует член муниципалитета Гайер. — Наш дорогой товарищ Фрерксен…

Сомнений нет, это ясно любому, ибо чучело держит в руке вместо метлы вознесенную к небесам знаменитую саблю. Пропавшее оружие щеголяет во всей красе.

— Фрерксен в качестве пугала у коммунистов, — говорит Гайер. — Очень выгодно для нашей партии, товарищ Гарайс. Ты не находишь?

— Смотри! — говорит Гарайс.

У головы колонны вдруг появляются несколько шуповцев. Резиновыми дубинками они прокладывают себе путь к средним рядам, где мотается соломенное чучело.

Нет, уже не мотается. Стоящим на крыльце это хорошо видно: чучело вдруг падает под ноги идущих, те, спотыкаясь, пинают его и наконец отшвыривают с дороги.

А сабля…

Острием к вечернему небу, поблескивая в свете фонарей, она кочует по рядам из рук в руки. Шуповцы прорываются к ней, кажется, вот-вот схватят, уже схватили, но… Она выныривает в десяти метрах дальше, сверкающая, насмешливая, грозящая.

И тут рядом с колонной появляется бегущая фигура, — мундир помят, фуражка съехала набок, очки прыгают: старший инспектор Фрерксен.

— Идиот! — восклицает Гарайс. — Нет чтобы не лезть на глаза. Болван проклятый!.. Фрерксен, ко мне! — рявкает он.

Но Фрерксен мечется в погоне за своей саблей, как за сигнальным огоньком. Он то сверкнет перед ним, то исчезнет, то опять вспыхнет…

Маршевая песня сменяется другой мелодией.

Колонна скрывается за углом. И вместе с ней старший инспектор.

— Пожалуй, — говорит Тредуп с дрожью в голосе, — он еще чего-нибудь натворит сегодня.

Около десяти вечера поезд из Альтхольма прибывает в Штольпе. Охмелевший Штуфф успел вздремнуть в дороге. И вот он, хмурый, еще не очнувшись от сна, стоит на перроне и размышляет, где же тут искать Хеннинга. Родной Альтхольм он знает вдоль и поперек, другими городами не интересуется, а в Штольпе за всю свою жизнь бывал раз десять, не больше.

«Что ж, попробуем через „Бауэрншафт“. Какой же я осел, поехал на авось».