Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Неужели они не могут платить?

— Когда не могут, когда не желают. А в последнее время вообще не хотят… Видите ли, здешние крестьяне всегда жили богато, всегда у них был полный достаток, и вот сейчас они никак не возьмут в толк, почему им приходится поститься. Ну, а потом они, пожалуй, не совсем рационально ведут хозяйство… Впрочем, что мы в этом понимаем? Нас это не касается. Какое нам дело до крестьян? Они едят свой хлеб, мы — свой. Но что меня действительно касается, так это то, что среди них я чувствую себя бесчестным человеком, словно какая-нибудь блудница с колесиком на рукаве [15] В некоторых городах средневековья — один из отличительных знаков-нашивок, которые носили проститутки. , при встрече с которой все плюются и с которой никто за один стол не сядет.

— Осторожно! Стойте! — восклицает Тиль и хватает Калюббе за руку. В дорожной пыли сидит бабочка, коричнево-пестрая павлиноглазка с трепещущими крылышками. Она шевелит усиками, словно нащупывает, где солнце ярче, теплее. И Калюббе, уже занесший было над ней ногу, отступает на шаг и разглядывает это одушевленное цветное пятнышко.

— Да, Тиль, и такое встречается тут, — вздыхает он с облегчением. — Видит бог, вы правы. И такое встречается. И ступаешь осторожнее… Только хочу попросить вас об одном.

— Да?

— Вот вы проявили выдержку, а я не сдержался, наорал. Может статься, мы еще сегодня поменяемся ролями. Что бы ни случилось, не забывайте: вы обязаны без возражений снести любое оскорбление, любую брань, — вы слышите? — обязаны! Хороший судебный исполнитель не должен наказывать за оскорбление, а только исполнять решение суда. И вы не смеете пускать в ход кулаки, даже если на вас поднимут руку. Против вас всегда найдется слишком много свидетелей. Свидетелей только против вас. Вы не забудете об этом? Обещаете мне?

Тиль клятвенно поднимает руку.

— Вы сумеете сдержать обещание?

— Да, — говорит Тиль.

— Тогда пошли в Грамцов: продавать с торгов двух волов крестьянина Пеплова.

Часовая стрелка приближается к одиннадцати. До полудня еще час, оба судебных исполнителя только что обменялись рукопожатием на шоссе. А трактир в Грамцове набит битком. Все столики заняты. Крестьяне пьют пиво, грог, не обходится и без водки. Однако в зале почти тихо, не раздается ни одного громкого слова. Все будто прислушиваются к тому, что происходит в задней комнате. Там, под стенными часами орехового дерева, тоже собрались крестьяне. Они сидят за столом, покрытым вязаной скатертью. Сидят семеро, восьмой стоит у двери. На диване сидит долговязый человек, перед ним стакан грога. У долговязого резко очерченное безбородое лицо с множеством морщин, холодные глаза и тонкие губы.

— Значит, так, — говорит он. — Вы, коренные жители села Грамцова, слыхали, что выставил крестьянин Пеплов супротив решения финансового управления Альтхольма. Кто за Пеплова, пусть подымет руку. Кто против, пусть не утруждает себя. Каждый должен решать по своей совести, и только по совести… Голосуйте.

Семь рук поднялись как одна.

Долговязый встал с дивана.

— Распахни дверь в залу, Пеплов, чтобы все слыхали. Я объявлю постановление крестьян Грамцова.

Дверь распахивается, и в то же мгновение сидевшие в зале встают. Долговязый спрашивает через весь зал стоящего у входной двери седобородого крестьянина: — Дозорные на постах?

— На постах, староста.

Долговязый обращается к маленькому шустрому трактирщику за прилавком: — Крюгер, бабья поблизости нет?

— Нету бабья, староста.

— Тогда слушайте. Я, мирской староста села Грамцова, Раймерс, объявляю постановление схода, принятое его выбранными представителями: «Есть решение финансового управления Альтхольма от 2 марта, согласно которому крестьянину Пеплову надлежит уплатить недоимочный подоходный налог за тысячу девятьсот двадцать восьмой год в сумме четырехсот шестидесяти трех марок.

Мы выслушали по сему делу крестьянина Пеплова. Он заявил, что налогоуправление исходило из расчета среднего дохода со двора для здешних мест. А к его усадьбе этот среднедоходовый расчет никак не может быть приложен, поскольку в тысяча девятьсот двадцать восьмом году он потерпел чрезвычайный ущерб. У него околели две лошади. Сдохла одна корова во время отела. Далее: отца своего, имеющего выдел, Пеплову пришлось положить в альтхольмскую больницу и содержать там более года.

Об этих причинах для сбавки налогов финансовое управление было уведомлено как самим крестьянином Пепловым, так и мною, сельским старостою. Финансовое управление оставило сумму налогов без изменений. Мы, крестьяне Грамцова, объявляем решение финансового управления Альтхольма недействительным, потому что оно посягает на саму первооснову крестьянского двора. Мы отказываем финансовому управлению и его доверителю, государству, во всяком содействии по этому делу, на беду ли нам или на пользу.