Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

«Вечером налижусь, — решает он. — Упьюсь до обалдения. Ни о чем не думать, воспарить, забыться… Самое поганое занятие на свете — быть редактором местной хроники в провинциальной газетенке».

Грустно оглядев сквозь пенсне комнату, Штуфф отправляется в полицию и к судебным заседателям.

С пассажирского поезда, который следует из Альтхольма в Штольпе, на станции Хазельхорст сходят двое мужчин. Одеты они по-городскому, у каждого — переброшенный через руку плащ и крепкая суковатая палка. Одному из них за сорок, и вид у него угрюмый. Второму, худощавому, двадцать с небольшим, он с живостью осматривается по сторонам, все ему интересно.

Они направляются по дороге через село. Слева и справа из зеленой листвы выглядывают крыши крестьянских домов — соломенные, камышовые, черепичные, цинковые. Каждый двор стоит особняком, жилой дом окружен деревьями и, как правило, торцом к улице.

Но вот Хазельхорст позади, и они выходят на обсаженное рябиной шоссе, ведущее к Грамцову. На выгонах пасутся коровы — черно-белые, рыжие, пестрые; не прекращая жевать, они оглядываются на путников.

— Хорошо иногда выбраться из конторы, — говорит младший.

— Когда-то я тоже так думал, — роняет старший.

— Вечно цифры и цифры — невыносимо.

— С цифрами спокойнее, чем с людьми. Знаешь хотя бы, чего от них можно ожидать.

— Вы в самом деле полагаете, господин Калюббе, что может что-нибудь произойти?

— Не говорите ерунды. Ничего особенного не произойдет.

Младший ощупывает задний карман брюк.

— На всякий случай, пистолет у меня наготове.

Старший резко останавливается и в гневе потрясает руками, лицо его побагровело: — Вы идиот! Убожество! Тупица! — В ярости он швыряет на дорогу плащ, палку и портфель, который нес под плащом. — Вот! Берите! И расхлебывайте кашу сами! Что за сумасбродство! И такой осел… — Он умолкает, не в силах больше выговорить ни слова.

Младший побелел от гнева, досады и страха, однако не теряет самообладания: — Я бы попросил вас, господин Калюббе… ну что вы разволновались… что я такого сказал…

— Это же надо! У него, видите ли, пистолет наготове! Он отправился с пистолетом… на крестьян! А у меня жена и трое детей.

— Но меня же сегодня утром сам финансовый советник еще раз проинструктировал, как обращаться с оружием.

Калюббе — воплощенное презрение: — Скажите, сам советник! Да он только штаны протирает за письменным столом. Ничего, кроме бумаг, не знает. Попробовал бы разок съездить со мной в деревню на опись имущества, в Позеритц, в Дюльмен, или хоть сюда, в Грамцов… вот тогда сразу забыл бы про все инструкции! — Он злорадно усмехнулся, представив себе, как господин финансовый советник сопровождал бы его для проведения описи. Внезапно Калюббе развеселился: — Смотрите, я вам кое-что покажу. — Вытащив из заднего кармана свой пистолет, он направил его на коллегу.

Тот отпрыгнул с криком: — Не валяйте дурака!

Калюббе нажал на спусковой крючок.

— Видите: ничего! Не заряжено. И большего этот способ защиты не стоит. — Он спрятал пистолет в карман. — Дайте-ка сюда ваш.

Оттягивая ствол, он выбросил патрон за патроном. Младший молча подобрал их.

— Суньте их в жилетный кармашек, Тиль, а вечером верните финансовому советнику. Такова будет моя инструкция по обращению с оружием.

Тиль молча поднял палку, плащ, портфель и вручил старшему. Они двинулись дальше. Калюббе посмотрел на луг, пестревший желтыми лютиками и бело-розовым клевером.

— Не обижайтесь, Тиль. Дайте-ка вашу руку… Вот и хорошо. Видите ли, все, кто день-деньской сидит в финансовом управлении, понятия не имеют, что значит исполнять службу здесь, на селе… В свое время я был рад, когда меня назначили исполнителем. Не только из-за суточных и проездных. Они, конечно, очень пригодились мне с женой и тремя детишками… Самое приятное то, что ты здесь на природе. Идешь, и вокруг не каменные стены, а весна, свежесть. И все такое живое… А теперь… теперь твоя должность самая постыдная. Ты просто грязная дубинка в руках государства.

— Господин Калюббе, и это говорите вы, которого так хвалят!

— Что вы, чинуши, понимаете! Когда к вам, в контору, входит крестьянин или десяток крестьян, так это — крестьяне, приехавшие в город. И если они даже иной раз «наглеют», как вы говорите, то ведь вас-то много. И сидите вы за барьером. Под рукой у вас телефон, под боком — полиция. А здесь, где мы сейчас, крестьянин у себя дома, и жил он тут и сто, и тысячу лет назад. Здесь мы — чужаки. И вот я являюсь к ним со своим портфелем и синими гербовыми марками, и я среди них совсем один. А ведь я — государство, и в лучшем случае сбиваю с них спесь и увожу корову из хлева, а в худшем — сгоняю с родной земли, на которой они жили не одну тысячу лет.