Михаил Каюрин - Кацап

— Ну?

— Тебе неизвестно, как выполнялись нормы зимой?

— О чём ты?

— Надеюсь, ты знаешь, что зимняя норма практически не отличается от летней выработки? — Марк внимательно посмотрел в глаза мастеру. — И выполнить на мёрзлом грунте её просто невозможно.

— Это спорный вопрос, — не согласился Кацапов. — Грунт предварительно разогревается разведением костров, Бобров мне говорил об этом.

— Прогреть землю на нужную глубину полностью не удаётся, приходится всё равно долбить часть мёрзлого грунта. Это отнимает много сил и времени.

— Слушай, что ты мне тут кружева плетёшь? Говори яснее! — не выдержал Александр, по-прежнему находясь в злости.

— Хорошо, поясню короче, — совершенно спокойно произнес бригадир. — Уголовники всю зиму гнали туфту.

— Чего? — глаза Кацапова округлились от удивления. Он не поверил заявлению Ярошенко. — Врёшь, и не сплёвываешь?

— Какой резон мне врать, если через месяц ты сам сможешь убедиться в справедливости моих слов. Завтра-послезавтра земля схватится, начнём отогревать.

— Ну и… дальше что?

— Блатные каждый день колышки назад переносили. Те, которые нормировщик забивает после замера дневной проходки. Они уверены, что никто не будет промерять всю трассу сызнова.

— С какой целью ты мне это сообщил?

— Уж не подумал ли ты, что я в стукачи к тебе записался? — сощурив глаза в злой усмешке, спросил Марк.

— А кто ты после этого?

— Это тебе судить. Сказал я для того, что заступиться за политических. Прошлую туфту, вероятно, никто проверять не будет, за лето мы ушли далеко вперёд. Но зимой всё повторится, и при обнаружении приписок пострадают политические. Уголовники, как всегда, отбрешутся. В ШИЗО за них пойдут доходяги и начнут там умирать, как мухи. Несправедливо будет, правда?

— Что предлагаешь?

— Поделить трассу между политическими и уголовниками. Пусть блатные сами отвечают за свой труд. Политические пайку отработают честно, я за них ручаюсь.

Кацапов надолго задумался. В предложении бригадира было рациональное зерно. Он прав: стоит только кому-то нашептать лагерному начальству об обмане при исчислении объёмов, как тут же начнутся зверские разборки. Начальник лагерного пункта точно взбесится.

Кацапов не понаслышке знал о его взрывном характере. Сейчас трудно даже предположить, кому что прилетит. Заключённые пострадают однозначно. Но и он вместе с прорабом и нормировщиком не останутся в стороне. За невыполнение плана, как минимум, лишат премии. Могут поступить и строже: осудить за саботаж, головотяпство или недогляд. НКВД придумает, как озаглавить обвинение.

Начальники лагерей не церемонятся и с вольнонаёмными, когда подворачивается удобный случай для наглядной порки. С целью проведения поучительного урока, так сказать. Для лагерных мастаков сфабриковать дело — что пирог состряпать, была бы начинка. Бобров рассказывал о таких случаях на строительстве Беломорканала. Интересно, он знает об изощрениях блатных?

— Ладно, бригадир, иди, работай, — хмуро сказал Кацапов. — Обеденный перерыв закончился. Подумаю я над твоим предложением. Но не уверен, что такой номер пройдёт. На зоне кроме «кума» есть ещё и пахан.

— Разве я не понимаю? — повёл плечами Ярошенко. — Как щука не остра, а не взять ей ерша с хвоста. Так сказал один мужик, когда в лагере обнаружили мёртвыми тех троих, что с блатными схватились.

— Но и я не глуп, как пуп, — нашёлся, что ответить Кацапов. — Сказал — подумаю, значит, подумаю.

Потом, собираясь уходить, сурово добавил:

— А, тех, кто осмелился мне угрожать, всё равно скручу в бараний рог. Сбегать от страха не собираюсь. Не родился ещё на свете тот человек, которого я бы испугался.

И они разошлись в разные стороны.

Политзаключённый Марк Ярошенко направился к опостылевшей и бесконечной траншее. Шёл, сгорбившись, тяжело волоча ноги.

Вольнонаёмный Александр Кацапов — высокий и крепкий, с гордо поднятой головой и уверенной поступью, легко и быстро зашагал в контору, чтобы обсудить свой план с прорабом Бобровым.

Шестые сутки пешая колонна красноармейцев в составе полка восемьдесят второй мотострелковой дивизии двигалась по монгольской степи в направлении реки Халхин-Гол. Переход был тяжёлым и изнурительным, майское солнце палило нещадно. Напрасно красноармейцы задирали головы к небу, надеясь увидеть на нём хотя бы одно маломальское облачко. Их надеждам не суждено было сбыться. Все шесть дней огромное пространство над горизонтом слепило глаза наблюдателей яркой синевой.