Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

В лабиринтах судьбы.

Роман.

Глава 1.

Гайворонский.

В последний день июля, когда уже сгустились сумерки, в окно дома мастера лесосплавной конторы Бориса Гайворонского кто-то тихо постучал. Борис Львович подошёл к окну, протёр его ладонью, будто оно было грязным, пристально вгляделся и увидел лицо приёмного сына – Романа. Сердце ёкнуло и словно оборвалось; потом, после незримой пробуксовки, гулко заходило в груди.

Срок наказания Романа был определён в восемь лет и истекал только через три года. Досрочного освобождения быть не могло.

«Бежал отморозок», – подумал Борис Львович и, семеня ногами, заспешил к двери.

– Не ждал? – вместо приветствия зло вымолвил Роман и, оттеснив отчима, уверенно прошёл в избу.

– Не ждал, никак не ждал, – дрогнувшим голосом произнёс Борис Львович, закрыл дверь на крючок и последовал за нежданным гостем.

– А ты, я гляжу, не рад встрече? – бросил на ходу Роман и, не снимая сапог, плюхнулся в мягкое кресло. Борис Львович промолчал и замер на месте.

– Так и будешь торчать? Садись, потолкуем. – Роман впился глазами в лицо отчима и с полминуты сверлил его острым немигающим взглядом. Тот не выдержал, отвернулся. Узкие худые плечи его опустились, сам он съёжился, точно щенок, на которого прицыкнул свирепый хозяин, и осторожно присел на край табурета.

– Ну, как поживаешь? Как мать? Сестрёнка моя как? Скучали по мне? – едва заметная, с ехидцей, ухмылка скользнула по лицу Романа.

Борис Львович будто не заметил иронии, неопределённо пожал плечами:

– Живём помаленьку, хлеб жуём. Мать к сестре уехала, повидаться захотелось. Катерина – в стройотряде. Диплом получила и сразу укатила. А я, как видишь, – дома, собаку стерегу, курам нестись помогаю.

– Так-так… Хозяйством, говоришь, занимаешься? – Роман обвел взглядом комнату. – Ну, а визит мой тебя не удивляет?

– Удивляет, Рома. Очень даже удивляет. Срок ведь немалый был объявлен и не истёк ещё…

– Вот-вот, немалый. Правильно толкуешь. Но не смог я чалиться от звонка до звонка. К тебе, понимаешь ли, потянуло. Да так сильно потянуло, что я даже спать по ночам перестал – вот как захотелось увидеть отца любимого! – Роман рубанул ребром ладони по горлу.

– Не догадываешься, отчего вдруг зародилось во мне такое неуёмное желание?

– Говори, Рома, без тумана. То, что ты в бегах, я уже догадался. Нужна помощь? Скажи, помогу, если это в моих силах.

– Э-э, тятенька, совсем, видать, ты запамятовал, как на Руси гостя встречают? Забыл? Тогда вспоминай быстро и тащи на стол, что в доме имеется! Да не скупись, знаю я тебя! Промочим горло – разговор сам покатится.

Наглое поведение Романа глубоко возмущало Бориса Львовича, пронизывало до самой печёнки. Однако открыто выразить своё негодование он не решался – страх перед физической силой пасынка брал верх. Он безропотно исполнил всё, что потребовал от него Роман.

Этот страх появился не вдруг и не сейчас, когда уже наступила старость и силы в значительной степени поубавилось. Боязнь физических страданий обнаружилась ещё в юном возрасте. Всякий раз при виде крепких кулаков осерчавших сорванцов его охватывал ужас. Тогда он впервые задумался: почему люди бьют друг друга? А главное, нужно ли сносить боль, причиняемую обидчиком? Нельзя ли решать проблемы как-то иначе? И стал постигать червивую науку изворотливости.

«Ни к чему давать себя в обиду и получать тумаки, если есть голова на плечах, – рассуждал Боря в десять лет. – Пусть балбесы расплачиваются, у них и кожа толще, и боль переносится легче».

И он изворачивался. Виртуозно. Совестью никогда не мучился, хотя способы его изворотливости были настолько подлыми и омерзительными, что, если бы о них узнала хотя бы одна живая душа – ему пришлось бы, по всей вероятности, сразу записаться в инвалиды. Но, как бы то ни было, рукоприкладства по отношению к себе Боря больше не допускал.

Захмелел Роман быстро, хотя закусывал много и с жадностью. Закурив, развалился в кресле.

– Сядь! – пьяно приказал он отчиму, показывая заскорузлым пальцем в пол. – Толковище проведём!

Борис Львович подвинул табурет ближе, медленно опустился на него, сжался в комок.

– Скажи-ка мне, лучший мастер лесосплавной конторы: сколько же людей ты угробил за свою жизнь? Сколько баб, мужиков, детишек малых? Каждого помнишь, или все на одно лицо?

Пьяная поволока в глазах Романа исчезла, её выжег бешеный огонь гнева. Лицо Бориса Львовича вытянулось, сделалось мёртвенно-бледным, лоб покрылся испариной.