Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

– Собирайся, – приказали однажды Фёдору ретивые комиссары.

– Куда? – спросил Фёдор. Он был свободолюбивым и независимым мужиком. Не примкнул ни к белым, ни к красным. Оставался самим собой. Крестьянином и плотогоном. Первая мысль, что пришла ему в голову, была об аресте. Однажды комиссары уже призывали его в обоз, но он отказался.

«Вспомнили, ёшь твои лапти, – подумалось ему. – Сейчас арестуют».

– На Кудыкину гору! – со злостью ответил человек в будёновке. – Зови братьев, поедем на рудник. Пролетарский завод оживлять надо. Стране большевиков нужен металл.

Пришлось подчиниться. Братья запрягли лошадей, поставили на сани плетёные короба из черёмухи.

– Какая лихоманка вас обуяла? – ворчливо спросил Фёдор. – До большой воды ещё далеко, успеется вывезти руду-то. К чему такая спешка?

– Не твоё дело, – грубо оборвал его комиссар. – Комитету большевиков лучше знать, когда и что делать! А ты, как несознательный элемент, будешь исполнять то, что повелит комитет!

– Коней бы поберегли. Кто в мороз-то возы таскает? Лошадь через силу идёт, потеет шибко. Простудится и подохнет. Кому от этого прок?

Фёдор не ошибся. Правда, кони выдержали морозы. Застудился он сам, потому что накрывал лошадиный круп своим тулупом. Не дожил до того момента, когда вспучилась река.

… Степан вздрогнул и открыл глаза. Видимо, он задремал, так как небо заметно почернело. Занавес тьмы уже зашторил просвет между деревьями. Тайга стала выглядеть ещё величественнее. Крайние стволы елей, казалось, теснее подошли друг другу и, схватившись ветвями, словно в рукопожатии, сплели огромную паутину.

Утром Степану предстояла работа, ради которой, в общем-то, он и поднялся вверх по реке. Сенокосная страда закончилась, и старик, не мысля себя вне тайги и реки, подрядился в лесосплавной конторе на заготовку моха. В посёлке двигали жилищную программу. Возводили двухквартирные дома из бруса. Сегодня он прибыл на болото во второй половине дня и успел лишь наготовить около сотни стоек для будущих моховых «ёлок». Основную работу по заготовке он запланировал назавтра.

Лет тридцать назад появился впервые здесь Степан Жигарёв. Места эти ему сразу понравились. Тайга щедро дарила ягоды, грибы, дичь. Если говорить о сенокосных лугах – лучших мест и не отыскать. Густая сочная трава позволяла всего лишь с нескольких небольших полян поставить пузатый стог сена. Именно в этом месте заканчивался шумный перекат и начинался плёс. Удить рыбу можно было на выбор. Поднявшись вверх по реке, порадуешься хариусу, спустившись вниз – с восторгом затянешь в лодку крупного леща или язя. Однако охотники и рыболовы старались обходить столь щедрое место. С незапамятных времён оно пользовалось плохой репутацией, и народ окрестил его Гиблым Яром.

В округе располагалось несколько колоний и, то ли охрана была не на должном уровне, то ли контингент в них находился довольно ушлый, но, так или иначе, почти каждый год совершались побеги. Соблазн у зеков был велик. В колониях с особым режимом у «полосатиков» сроки немалые, а рядом заманчиво гудит стальная магистраль. И пусть по ней бегут не пассажирские поезда дальнего следования, пусть это всего лишь товарняк с рудой и углем, но он идёт без остановок до Чусовской – узловой станции Свердловской железной дороги. Там можно легко затеряться. Некоторые беглецы избирали иной путь и шли сразу к реке. За ночь им удавалось уходить по ней очень далеко.

Люди всячески избегали возможной встречи с «гостями» из-за колючей проволоки, поэтому в окрестностях Гиблого Яра всегда было безлюдно. В памяти свежи случаи смерти невинных людей. Но Степан Жигарёв открыто игнорировал опасения и лучшего места не желал.

Нынешним летом вновь был побег. Из колонии особого режима бежал Роман Гайворонский по кличке Баклан. После встречи с отчимом он ушёл в тайгу и словно растворился в ней. Несколько раз участковый милиционер Николай Ищикин делал вылазки-облавы на беглеца. Но тщетно. Капитан и сам понимал: искать Баклана в тайге бесполезно. Не таков он, чтобы залечь где-нибудь в пихтаче и хлестать водку. Беглый заключённый в тайге – что иголка в стогу сена.

С реки подул влажный прохладный ветерок. Степан встал, достал из шалаша телогрейку, набросил на плечи. Разжёг костёр, потом снова улёгся в своё ложе. Чуть слышно шелестел прибрежный ивняк. Ленивые волны, набегая на галечник, создавали монотонно-убаюкивающую мелодию. Незаметно для себя старик вновь задремал. Ему приснилась старшая дочь Анна, безвременно ушедшая из жизни пятнадцать лет назад. Стройная, чернявая, с распущенными до плеч волосами, она стояла на высоком берегу реки и что-то кричала ему вниз, где он смолил лодку, подготавливая к сезону. Мутная вода, словно смертельно раненый зверь, набрасывалась на бугристую каменную грудь горы, будто состоящую из сплошных мускулов, и, разбившись о её скалы, с грозным шипением сползала обратно. Голос дочери, смешавшись с несмолкаемым шумом потока, относился ветром вниз по течению и тонул в бурлящей стремнине.