Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

В заботах об устройстве на новом месте Ивашко не заметил, как подступила осень. Утром ударил заморозок, серой пылью пал на землю иней, а день был ясным и по-летнему теплым, от лугов далеко-далеко тянуло свежим сеном.

Как сказал Родион Кольцов, так и сделал. Он сплавал на карбасе за Енисей на заимку к сивобородому атаману Дементию Андроновичу Злобину, присмотрел в табуне и купил для Ивашки рослого солового мерина русской породы. И вот Ивашко бросил кафтан на гладкую спину Соловка, посадил Федорку, сел сам, и, смеясь и весело переговариваясь, они выехали на дорогу, что, ныряя в росистые лога, вела в сосновый лес у песчаного подножия Гремячей сопки.

Конь оказался сильным, но смирным, словно телок, и на редкость понятливым. Он шел легким размашистым шагом, не рыся, словно знал, что несет на себе мальца и что без седла на конской спине людям далеко не уехать.

Федорко двумя руками уцепился за косматую холку Соловка. Он был природным степняком, и ему нравилась такая езда, да и вообще все теперь нравилось. Как и следовало ожидать, за короткое время он накрепко привязался к Ивашке. Когда тот уходил куда-нибудь по делам, Федорко сразу скисал, и игра была ему уже не игра, и забавы Верещаги нисколько не радовали.

Отъехали с версту от города — Соловко заметно укоротил шаг и навострил прямые уши, почуяв кого-то впереди. И в ту же минуту из кустов вынырнули верховые, четверо на двух потных, усталых конях, причем сидевшие позади казаки были чумазы, безбороды, в рванье. Они исподлобья, хмуро оглядели киргиза Ивашку, свернувшего на обочину дороги.

Ивашко понял, что с казаками приключилась беда. Никак блудили в непролазной тайге, а то угодили в полон к немирным киргизам и бежали. И, подхлестываемый острым любопытством, Ивашко тотчас же повернул коня домой.

Город встречал Якунку и Тимошку ватагами шумных, суетливых людей. Служилые и посадские, их женки и детишки стремглав бежали за всадниками, догоняя и перегоняя их.

Когда Ивашко появился у съезжей избы, взбаламученное людское море подхватило, закружило и выбросило его к самому крыльцу. Люди драли глотки, стараясь перекричать друг друга, лезли в самую гущу толпы, чтобы поглазеть на вернувшихся из степи неудачливых сборщиков ясака…

— Смерть, она про всех — пусть убивают, да пошто бороды драть?

— Изменники окаянные!

— Рубить их, нехристей, под корень.

Не улегся звериный рык толпы и с появлением воеводы. Попетляв по скрипучему крыльцу, Скрябин понял, что здесь, в общем гвалте и реве, он ничего не узнает, и позвал Якунку, Тимошку, атаманов и детей боярских к себе в съезжую. Краем глаза приметив у крыльца Ивашку, резко ткнул в него пальцем: толмач тоже мог чем-нибудь пригодиться при таком важном разговоре, касавшемся инородцев.

— Не вели казнить, отец-воевода, — вернулись без ясака и пищалей. Сами не дышим, как довел нас изменою лютый княжич Еренячко Ишеев, — бросившись на колени, виновато говорил Якунко. — И што в орде приключилось с нами, слугами государевыми, того вынести не было сил. И еще не прямит тебе ясачный качинец Мунгатко…

— Позор ваш без слов ведом, — сухо сказал воевода. — Рожа гола, что гузно.

— Одна на нас вина: живыми, перво дело, пришли, и то чудом, — в отчаянии махнул рукой Якунко.

Скрябин велел казакам рассказать все по порядку. И они наперебой принялись перебирать неудачную поездку за Киргизское порубежье день за днем, версту за верстою. Ладно, что с качинца Мунгата начали сбор ясака, а то пограбил бы Еренячко и соболей, полученных от ясачных в иных улусах, ох, и лют, и коварен молодой сын Ишея!

— Пошто дозволил Мунгату подать весть киргизам? — перебил Якунку недовольный казачьей промашкой Скрябин. — Сперва ясак сполна получили бы. Али пищалей у вас и сабель не нашлось?

— Пищали были, да сам ты, отец-воевода, велел брать ясак миром и ласкою, — осторожно напомнил Тимошко.

При этих вкрадчивых словах казака воевода подумал: «Так ведь оно. Задор чинил княжич Еренячко, с него и взыскивать надлежит». И уже, обуздывая себя, помягче проговорил:

— Коней Мунгатка вернет, пищали тож. Касаемо бород — даст бог, и они отрастут. К женкам ступайте, утешьте, да хоть тут чтоб не вышло какой промашки.

После поспешного ухода Якунки и Тимошки воевода долго оглаживал сизую куделю бороды, шевеля бровями и что-то усиленно соображая. Все подавленно молчали, украдкой поглядывая на него и не мешая ему думать. Ждали последнего воеводина слова: спустит ли обиду киргизам или пошлет казаков войною?