Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Ну как, человек божий, обшитый кожей?

— Слава богу, ему получше, — радуясь гостю, ответил Ивашко.

— Болезнь, она входит пудами, а выходит золотниками. Говорят-де Ивашко коня приискивает…

— Высматривал.

— Не торопись покупать. Отменного найдем, — уверенно, с открытой улыбкой подмигнул Родион. — А кто понесет напраслину, что меня послал к тебе Верещага, тому веры нет. Не посылал он и ни о чем не просил. Однако не слушайся деда, иди в степь. У меня тоже заимка неподалеку на Березовке-речке. Да Верещагу не забывай, ершист и крут он норовом, а к тебе пристал. Будешь в городе — не объезжай стороной.

— Ладно, — сказал Ивашко, провожая Родиона до ворот и еле поспевая за ним.

Верещага пришел домой лишь к ночи. Луна лила скупой дымчатый свет на вознесенные купола церквей, на крыши уснувших домов и острожные стены.

Ивашко еще не ложился спать и встретил деда у калитки.

— Где был? — спросил Ивашко.

— В степи. Траву искал.

— Нашел?

— Кабы так, — с тоскою слабо вздохнул Верещага.

Узнав, что братского поймали, сын боярский Степанко Коловский по настырному наущению воспрянувшей духом Феклуши притопал в съезжую и, как положено в таких случаях челобитчику, отвесил воеводе поясной поклон:

— Спаси тебя господи, батюшко Михайло Федорович. Окажи великую милость: вели расковать и отпустить несмышленого работника моего Куземку.

Воевода нахохлился, что филин, сердито сдвинул тяжелые брови. По всему видно, не понравилась ему эта нежданная просьба. Было бы из-за чего челом бить, а то так — смутьян и греховодник, одно слово — гулящий.

— Зачем сам молчит? Чай, язык у него не прикован.

— Не казнь ему башенное сиденье: не у дел и по самое горло сыт. А тут сено косить приспело, пшеничку жать.

— Известно ли тебе, что женка твоя по нему убивается, блинков и калачей носит? — добрея от едкой насмешки, сказал Скрябин.

— Так, — согласился Степанко. — Каков, однако, прок от работника, коли отощал, а?

В распахнутое настежь слюдяное оконце с берега Енисея забросило нарастающий гул перебранки. Казаки ругались у причального плота, ругались матерно и без останову. Воевода сурово поглядел вниз и волосатым кулаком погрозил кому-то. И мелкими шажками, как бы крадучись, опять подошел к Степанке.

— Истинно говоришь: какая от тощего польза. А женка у тебя пригожа, гладка. Ну, как грех?

— Пусть себе тешатся. Глядишь — в семью принесет прибавку.

— И то польза, — подтвердил воевода, потянувшись к гвоздю за бархатным колпаком. — Айда в караульню, к твоему захребетнику.

Свернувшись в клубок, гулящий сладко подремывал на полу. Когда дверь караульни распахнулась и в лицо Куземки резко ударил веселый сноп света, Куземко не открыл глаз и даже не повернул головы. Скрябин пристальнее присмотрелся к сидельцу, грозно позвал:

— Вставай-ко, собачий нос, — и топнул сапожищем.

Ржавая цепь жалобно звякнула, натянулась. Куземко проморгался и, сразу узнав Скрябина, спросил:

— Пошто водицы не дают, отец-воевода?

— Куда тебе водицы-то?

— Пить. Каши поел, солона гораздо.

Степанко хихикнул в кулак, высовываясь из-за широкой спины воеводы. Скрябин же осуждающе покосился на боярского сына и, махнув рукой перед носом, отступил к двери, не в силах более дышать спертой вонью караульни. Уже оттуда раздраженно спросил Куземку через плечо:

— Ждал милости, свет мой?

— Ждал, — откровенно признался тот.

— Ну, чего тебе?

«Выйти, выйти отсюда», — глазами подсказывал Степанко.

Но Куземко не заторопился с ответом. Он загремел цепью, потянулся:

— Соломки али травки подостлать, отец-воевода.

У Скрябина округлились глаза — не знал, что тут и молвить. Смел молодец и к тому же терпелив на удивление. Может, попробовать вздернуть его на дыбу? Что скажет тогда?

— Ведаешь ли вину свою перед государем? — спросил Скрябин, разворачиваясь в сторону Куземки.

— Рылом мышей ловил, поймать — не поймал, а братского проворонил.

— Добро! — громко крякнул воевода. Ответ гулящего понравился ему, и Скрябин без проволочек приказал стрельцу сходить за палачом Гридей, который и раскует Куземку.

Вечером, разминая и растирая затекшие руки и ноги, Куземко вышел из караульни. И тут, на башенном, рубленном из кругляка, крылечке, носом к носу столкнулся с поджидавшей его Санкай. Она опалила его быстрым взглядом диковатых раскосых глаз и торопливо сунула Куземке маленький, с кулак, узелок. Дивясь ее выходке, он уже за воротами острога развернул тряпицу и увидел пересохшие церковные просвирки.