Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

— Да будет вечной твоя драгоценная жизнь! — с почтительной сдержанностью воскликнул счастливый Маганах. — В твоем войске я постараюсь быть настоящим воином.

— Ты из улуса Мунгата и не один раз бывал на Красном Яру. Поезжай, не мешкай, в город, поговори с новокрещенами, с казаками. Может, что узнаешь?

— Я поеду на Красный Яр, — живо согласился возбужденный разговором Маганах. — И все сделаю, как нужно тебе, о мудрый и щедрый князь.

У самого Енисея на вытоптанном скотом суходольном пастбище Маганаха встретил невысокий и смуглый аринец Бабук. Князец гостил у своего отца, юрты которого виднелись внизу, по левому берегу Качи, под самым городом, и сейчас возвращался в свой улус.

После взаимных, положенных по степным законам, любезностей и приветствий Бабук долго и обстоятельно расспрашивал пастуха о Мунгате, с которым дружил с давних пор, почти с самого детства. Приумножились ли Мунгатовы стада, есть ли в Киргизской степи корм, получил ли Мунгат то, что хотел: мира и согласия с соседями? По-прежнему ли исправно платит ясак красноярскому воеводе?

— За плохое не держись и хорошее не отпускай, — неторопливо проговорил Бабук, выслушав Маганаха.

Пастух быстро кивнул в знак согласия. Напрасно Мунгат бежал от русских, ничего он не выгадал. Мечется теперь по степи трусливым, затравленным волком, и несговорчивые строптивые киргизы ему не защита. Кичливый Иренек мог повязать арканом и даже побить насмерть двух казаков, но что поделает он, когда воевода пошлет в степь целое войско? Сам Ишей пугливо дрожит перед русскими, что уж говорить о качинце Мунгате!

Однако Маганах не признался Бабуку, зачем в одиночку приехал на Красный Яр. Когда они спешились и привязали коней у Бабуковой юрты, пастух достал из-за пазухи широкий наборный пояс, торжественно развернул его и, полюбовавшись, подал князцу, как подарок помнящего о Бабуке Мунгата.

Бабук удивился и дорогому подарку, и поджарому, с прямой спиной, редкой красоты бегуну, на котором прискакал пастух, — таких коней что-то не видно было у Мунгата, — но не высказал Маганаху этого своего крайнего удивления. И пастух, конечно же, не сказал, что пояс этот Ишеев и прислан сюда Маганах, чтобы развязать язык не очень разговорчивому Бабуку.

Глядя в моложавое скуластое лицо князца с бровями вразлет и беспокойными иссиня-черными глазами, Маганах вспомнил, что ему наказывал Ишей, и сказал:

— Если воевода позовет, Мунгат услышит: уши его не забиты песком. Но будет ли прощение Мунгату? До него дошел слух, что русские скоро собираются войной на киргизов. Верно ли это?

— Мунгат — качинец, — осторожно возразил Бабук, уходя от прямого ответа, — его родные кочевья здесь.

— Пойдет ли Бабук побивать киргизские улусы?

— Я служу Белому царю, и степь, где гуляют наши кони и овцы, нам не тесна.

— Скоро, однако, падет снег. Зимой воевать холодно.

— Холодно, — поежился Бабук.

Князец так и не сказал Маганаху, что замышляют против киргизов русские. Да и знал ли что-нибудь сам Бабук? Доверяют ли ему казаки? Пришлось пастуху на время оставить коня в улусе и пойти в город.

Дружков в городе у Маганаха не было. Единственно, на что рассчитывал он, это выудить нужные ему секреты у подвыпивших бражников. Для целовальника, чтобы не заподозрил чего худого, были припасены две собольи шкурки. Их и показал Харе, чуть приоткрыв полу заношенного чапана. А меднолицый хитрый Харя так и вытаращил жадные до наживы глаза, шаркнул рукавом по вспотевшему лбу и потянулся к поставе за медом.

«Погуляю, однако», — подумал Маганах, и от этой мысли ему стало легко и весело. Он заулыбался, показывая крупные белые зубы, смешно переломился в поклоне, когда, боясь расплескать, двумя руками принимал от Хари ковш мутной, чуть подслащенной водки.

Кабак кишел разудалыми, мрачными и злыми бражниками. Они скопом напирали на прилавок, и прилавок трещал, готовый вот-вот податься и рухнуть. Тогда расторопные кабацкие служки толкали кулаками в чьи-то тощие животы, в лица, в спины. А на полу чавкала липкая и вонючая грязь, занесенная на ногах с улицы.

— Выпил — не стой! Не мешай честному люду! — надрываясь, кричали от двери.

Но крикунов никто не слушал — здесь все умели кричать. Кабак гудел густыми пьяными разговорами. О высоких в этом году ценах на рожь и привозную пшеницу, о лукавых казачьих женках и сборе в тайге урожайной кедровой шишки, о поездках казаков в иные сибирские города и еще о многом другом говорили служилые и посадские. Маганах краем уха услышал здесь и про пришлого из Москвы ученого киргиза Ивашку. О нем говорили сдержанно и с недоверием, как о близкой родне Ишея, немало дивясь тому, что батюшка-государь самолично обласкал инородца Ивашку и отправил на Красный Яр, а ведь киргиз может переметнуться к своим.