Омар Кабесас - Горы высокие...

Он переговорил с тем парнем, и тот согласился как-то помочь нам. Когда мы пришли, он отвел нас в кукурузное поле. Мы пообещали, что спрячемся в кукурузе и будем сидеть тихо-тихо. В кукурузном поле мы пробыли три дня, и это были относительно спокойные дни. Нас никто не выдал. Когда хозяин приносил нам еду, мы заводили с ним разговор на интересующие нас темы, и нам удалось многое объяснить ему. У него были больные дети, а поскольку у нас были лекарства, мы дали ему лекарств для детей и денег. В знак благодарности он пообещал переправить нас в Эль-Робледаль, Ла-Монтаньиту, Лос-Планес, согласился провести нас через горы. Радости нашей не было предела. Однако хозяин кукурузного поля вдруг перестал приходить к нам. Он бросил нас на произвол судьбы. Что нам оставалось делать? Не сидеть же на кукурузном поле, ожидая, пока нас найдут! Мой приятель Андрес, парень решительный, утром сказал: «Послушай, Хуан Хосе, давай выйдем на дорогу и попробуем пробираться сами…» «Ну что ж, пошли», — согласился я. Мы отправились в путь. У нас был компас, но это не спасло нас: проведя полдня в дороге, мы поняли, что заблудились; осмотревшись, мы нашли дорогу, но та ли это была дорога, которая нам нужна? Куда нам идти? Мы терялись в догадках. Чтобы выяснить, где же мы все-таки находимся, мы пробовали определять путь по вершинам холмов.

Ночь мы провели в ущелье. То, что мы заблудились, нас не смущало, потому что мы чувствовали себя творцами истории, готовыми ценой своей жизни завоевать светлое будущее. К тому времени я уже год провел в горах, и после всего пережитого эти трудности казались мне ерундой, тем более, что некоторые крестьяне все же продавали нам продукты. На рассвете следующего дня мы отправились в путь и искали холм Канто-Гальо, но никак не могли найти его; потом мы оказались у холма Эль-Фрайле, за которым находился холм Канто-Гальо; однако, стараясь отыскать холм Канто-Гальо, мы заблудились и вышли из зоны, где росли мексиканские сосны, часто встречавшиеся в Дараили и в районе холма Эль-Фрайле, а затем оказались в другой зоне с иным типом растительности, где росли кофейные деревья. Где-то поблизости было имение Сан-Херонимо, но разобраться на местности было трудно, поскольку мы плохо ориентировались. Тогда Андрес сказал: «Послушай, вон там у дороги какой-то дом, давай-ка заглянем под видом торговцев и спросим у хозяев, как дойти до Эль-Робледаля, до Ла-Монтаньиты, а там уж и сами разберемся». Зашли мы в этот дом и застали там одинокую женщину. Мы были мокрые до нитки, потому что дождь лил не прекращаясь. Хозяйка даже не заметила, с какой стороны мы подошли к дому.

«Добрый вечер, как поживаете, сеньора?» «Так себе», — ответила она. «Сеньора, мы торговцы лекарствами, не хотите ли вы купить чего-нибудь? Мы даже меньше возьмем с вас, вы только купите». «Дело в том, — ответила она, — что мы просто разорены; была засуха, денег нет». «Послушайте, может быть, вы дадите нам что-нибудь поесть?» — спросили мы. «У меня ничего нет. Все, что осталось, — это фасоль и черный кофе, берите…» «Нам нужно попасть в район Эль-Робледаля, Ла-Монтаньиты, Буэна-Висты… Как туда пройти? Куда ведет эта тропинка?» «Она ведет вон в ту сторону, затем уходит в ущелье…» — И она стала показывать нам, как лучше пройти к горе. Наконец, выбрав нужный маршрут, мы отправились в путь.

И снова мы с Андресом шли от дома к дому. Через некоторое время опять оказались в Буэна-Висте, у Хильберто Савалы. Нам наконец удалось уговорить его помочь нам. Хильберто когда-то состоял в партии консерваторов, но она не отражала его интересов, как, впрочем, и интересов многих крестьян, входивших в нее, которые вскоре и перешли на сторону сандинистов. Четыре дня пробыли мы у Хильберто, проводя политическую работу. Разместились мы в принадлежавшем Хильберто маленьком амбаре, что находился примерно в двухстах метрах от его дома. Жена Савалы пребывала в постоянном страхе. «Вы понимаете, — говорил нам Хильберто, — по ночам она вздрагивает при каждом лае собаки. Она у меня хорошая, — продолжал он. — Вы представляете, что она говорит о вас?! Она говорит: эти парни такие молоденькие, и как же они, бедные, ходят по этим горам без крошки хлеба во рту». Я и сам заметил, что жена Хильберто была миролюбива, как все христиане, но чувство страха не покидало эту благородную женщину. Тогда я сказал Хильберто, что мне очень хотелось бы поговорить с его женой. «Да что вы, что вы, она же просто умрет от страха!» — ответил он. «Нет, вы все-таки скажите, что я хочу поговорить с ней», — убеждал я его. Преодолев испуг, женщина согласилась поговорить со мной. Вечером я пришел к ним в дом, и мы заговорили о том о сем. «Какая красивая икона девы», — начал я, чтобы произвести на женщину хорошее впечатление. «Да», — согласилась она. «Икона эта чудотворная и всегда помогает бедным, не так ли?» А дальше уже все пошло как по маслу. «А у вас есть мама?» — «Да, моя мама осталась дома». — «А чем она занимается?» — «Не знаю, я давно не видел ее». — «А у вас есть дети?» — «Да, у меня есть дочь». — «А где ваша жена?» — «Она тоже осталась в городе». — «Так что же, вам и повидать своих не удается?» — «Нет. Мы сандинисты и ради дела временно отказались от личной жизни. Когда я был в Окотале, мне передали фотографию моей дочери, очень красивая девочка», — «Бедное созданьице, если бы знала она, что ее отец… Она же будет расти без отца, если вас убьют, будьте осторожны!»