Вадим Сикорский - Капля в океане

— Прежде, бывало, пара пистолетов Лепажа, а теперь вот так, но зато вы остались живы.

Потом он схватил Милу за руку и выволок за собой. Директор все же успел, утерев лицо платком. И овладев собой, крикнуть вслед:

— Вы обычный хулиган и мальчишка, вас бы надо в милицию суток на пятнадцать! Но ради вашей прекрасной Милы я вас помилую.

Это у него случайный каламбур, он и сам не ожидал. Но эффект был — словно бы он остроумно вышел из положения: подхалимы громко зааплодировали и не менее громко завозмущались Юлианом. Заявление его, Юлиана, об уходе, переданное на следующий же день через секретаршу, директор немедленно подписал.

Мила долго дулась, не могла простить ему «дикого припадка». Оттого она тогда на хуторе об этом вспомнила и даже косу угрожающе перекинула. Ох, сколько подобных перекидываний косы вызвали его поступки за всю их совместную жизнь! А в тот раз он даже вынужден был прибегнуть к самому сильному средству: подошел и пощекотал ее. Она, как всегда не выдержав, засмеялась.

— Ладно, пойдем с убийцей-Петькой в волейбол играть, — сказала она. И перекинула косу обратно, со спины на грудь.

Юлиан и сейчас засмеялся ей, той, давней, в тон и взглянул в черное тамбурное окно. Затянулся очередной сигаретой, вспомнил опять про волейбол и вдруг подумал об архитекторе и как тот стал ему в то лето ближе и понятней. В то время он сам еще не читал шагреневого дневника. И вот однажды на Украине архитектор, выражаясь языком его прежней профессии, раскололся, рассказал, как расстрелял его деда. А поводом послужил случай на охоте, о котором Юлиан всем поведал. Он тогда одолжил ружье у Петра и пошел на охоту, не зная, что в последний раз в жизни. Конечно, не ахти какое важное событие, но он действительно после этого бросил охотиться. А когда вернулся в Москву, даже продал ружье и все снасти. А в то утро охота получилась трагическая и философская.

Он никогда не принимал и не смог бы принять участие в охоте, когда дичь ставится в безнадежное положение. Это охота с вертолета, преследование обезумевших четвероногих на автомобиле, ослепление фарами, истребление китов на быстроходных кораблях, с помощью радаров и самолетов. Ему отвратительно убийство медведя, когда беднягу поднимают из берлоги несколько вооруженных до зубов молодцов. Еще его отвращало от охоты добивание подранков. Он на всю жизнь запомнил, как однажды подстрелил бекаса. Еще живой, бекас сидел неподвижно на самом краю песчаной косы, посреди мелкой речушки. Он вброд подошел к птице. Ему показалось, он уловил в ее глазенках обреченность и ужас. Стрелять еще раз не имело смысла, бекаса бы просто раздавило дробью. Душить и резать он не мог. Он стволом коснулся его головки. Бекас втянул ее в плечи, как человечек. Весь сжался. И отшатнулся. Он пригнул стволом его головку к воде. И окунул. Головка выскользнула. Птица, пошатавшись на лапках, осталась на месте. Он еще раз. Два небольших пузырька выскочили из клюва в воде, и бекас свалился мертвый на бок. А он почувствовал глубокое омерзение к самому себе.

А в тот раз он шел охотиться из ружья на рыбу. Играющие зеркальные карпы били хвостами по озерной закатной тишине. Идя по берегу озера, он вдруг заметил движение в камыше. Всмотрелся и увидел цаплю. Она плавно шла, покачивая длинной, как тростник, шеей. И вдруг выскользнула из камышей и остановилась в полсотне шагов от него. Крыло у нее бессильно висело. Словно она держала под мышкой тряпку.

Из леса вышли хуторские ребятишки.

— Жива еще носатая, — сказал один.

— Харчей тут хватает, — добавил белобрысый малыш.

— Харчи тут везде квакают, — пошутил первый. Ребята засмеялись, а первый похвастался: — Мы ее тут вчера за нос водили. Только пьявок много присосалось к ногам.

Юлиан посмотрел им вслед без улыбки. Ребята скрылись, а он остался с цаплей один на один. Ему было жаль ее. Зимой она замерзнет. До зимы, если и доживет, ее замучают местные ребятишки. А взять ее в хутор некуда, там те же дети начнут ее пытать. Она страдает от раны, боль в крыле, наверно, невыносима. Страдает от зрелища летящих цапель. От их призывов. От их игры. От их здоровья. А когда они станут улетать на юг, она рванется вслед и, вскрикнув от боли, уткнется носом в свою водяную могилу. В нее она и вмерзнет зимой. Цапля обречена. Обречена на сплошные страданья. На унижение. На мучительную смерть. Он знал твердо: он бы хотел в этом положении мгновенной смерти. Он бы мечтал о ней. Увидев человека с любым оружием, даже с топором, он бы попросил его добить. Умолял! И хоть он тогда еще не читал дневника тети Киры, но понял бы ее тогдашнее желание в вагоне, чтобы поскорее ее расстреляли.