Вадим Сикорский - Капля в океане

И она из всего этого опять сотворила незабываемое. Но все-таки, несмотря на игру, Сима все время исподволь наблюдала за ним, изучала. И он вдруг стал чем-то напоминать ей отчима. Она старательно и терпеливо проверяла, откуда это ощущение. Д. Д. ей казался двойственным. Первоначальное впечатление было, что он человек с горячей кровью, живой, искренний. Но стоило коснуться того, что поглубже, как немедленно срабатывала система как бы душевной сигнализации — и в живых до этого глазах, в самой глубине, вдруг возникали заслоночки. Будто глаза как бы и сами полувидят, и полувидны другим. Начинаешь его словами донимать, прощупывать и тоже натыкаешься на какой-то щит. И этот щит не пробить самыми бронебойными эпитетами. Бывало, в ответ на ее ласковые слова, какими она его тоже иногда испытывала, заслонки пропадали и лицо вдруг выражало почти растерянность, словно если у близорукого с глаз упадут очки. Но он быстро справлялся, и снова появлялись заслонки. Снова надевал чувствозащитные очки. Сколько его ж и в о г о уцелело, истинного, определить так и не удавалось. Но, во всяком случае, он был ей в р е м е н н о и н т е р е с е н, и она с удовольствием исследовала его и занималась на этом роскошном, праздничном досуге еще и невинными психологическими экспериментами.

А Д. Д. казалось, что такого он не испытывал со времен юности, со времен Зины, так и несостоявшейся возлюбленной Анатолия, вернее, не успевшей состояться. Об этом рассказал ему Юлиан, подслушавший их свидание на сеновале и записавший в свою «Книгу Потрясений». Анатолий благородно отпустил Зину и мужественно прервал свой страстный поцелуй до возвращения из армии. Анатолий верил в их будущую встречу после государственной разлуки. Верил и в терпеливую верность Зины. Но Зина изменила ушедшему в армию Анатолию. И вовсе не потому, что она плохая, и в этом-то именно и есть весь ужас и вся трагедия, а просто потому, что она была очень юная и ничего и ни в чем еще совершенно не понимала. И в первую очередь в себе самой, в своей ветреной, ненадежной влюбленности. В него, в Д. Д., она влюбилась месяца через три после проводов Анатолия, но некоторое время не сдавалась. Он тоже ею увлекся. А потом, может быть, сработала военная обстановка, когда рвутся бомбы и неизвестно, что будет, и назойливо гвоздит мысль, как в рубаи Хайяма: «Своей любви случайно не забудь».

Поразительно, потрясающе выяснившееся позже точное совпадение момента гибели Анатолия и первой — она же и последняя — любовной встречи его, Д. Д., и Зины. Потом, в эвакуации, Зина родила и вышла замуж за тамошнего крупного начальника. И кажется, нашла наконец-то настоящую любовь. Но это тривиальная история. А вот тот непреложный факт страшного совмещения во времени его тогда потряс и представился диким, ни с чем не сообразным цинизмом самой судьбы, самой истории. Именно в те самые минуты, когда они с Зиной соединились в ослепительном объятии, Анатолий погиб! Точно в те самые минуты! О времени и обстоятельствах его гибели подробно и точно рассказал вскоре проезжавший через Москву его фронтовой товарищ. Ужасающе кощунственно совместились в одном мгновении два, казалось бы, несовместимых полюса: наслаждение и горе. Одномоментный акт смерти и зачатия. И даже искра между этими полюсами не проскочила!

Как все тяжелое, непонятное, Д. Д. давно выдавил и это из своей памяти. А вот теперь вдруг все воскресло. Какой он тогда был еще наивный мальчик, что потрясался такими в общем-то закономерными для этого не лучшего из миров вещами. И все-таки тогда у него тоже появилось что-то вроде чувства к Зине. Но неужели для этого понадобилась война? А теперь-то почему, здесь, в Крыму, вдруг похожее чувство к Симе? Он думал об этом, но ответа так и не нашел. Впрочем, первую легкую любовную инъекцию он получил от Симы еще в Москве, давно. Поэтому, объяснил он себе, здесь, наверное и превратился почти в наркомана.

Сима очень любила кататься на автомобиле, и в тот солнечный день они весело ехали, как уже вошло у них в привычку, по горному шоссе. Ехали не быстро, потому что на местных дорогах можно столкнуться с самим собой, так они извиваются. Сима, как всегда, без конца что-то и з о б р е т а л а. И как-то даже потребовала остановить машину и, взобравшись на капот, легла на спину, а затылком прижалась к лобовому стеклу. А капот скользкий, держаться не за что. Устроившись, она скомандовала, нарочно подделываясь под капризный детский тон: «Ехайте!» Опасность и оригинальность, в ее представлении, именно то, что увековечивает мгновение. Он тогда с ювелирной точностью осторожно нажимал на акселератор и на тормоз, ноги в такой ситуации должны быть чуткими, как руки хирурга. А Сима кричала: «Хочу так всегда мчаться, всю жизнь!» Езда на капоте превратилась в ее любимое развлечение. Здесь, на курорте, другие законы и требования к жизни и окружающему. Кто они, все эти люди, т а м, в другом мире, мире работающем, деловом, занятом, з д е с ь не имеет никакого значения. Ведь тот, трудящийся, мир, в сущности, для того и трудится, и совершает подвиги, и лезет вон из кожи, чтобы в конечном итоге создать этот земной рай. Рай, в котором человек может получить все, что недоступно в том, будничном, лихорадочном, мире. Собственно, здесь, казалось ей сейчас, и есть воплощение всечеловеческой мечты, даже цели самой революции, и даже всего гигантского строительства. В этом она была похожа на Д. Д., с той существенной разницей, что Д. Д. стремился всегда и в е з д е оставаться в своем собственном, индивидуальном раю, а Сима понимала, что это невозможно и несправедливо, и была всегда внутренне готова к будущим жертвам в том, обыденном мире. И даже более того, пресытилась бы жить всегда только так, только такой вечной поглотительницей прекрасного и радостного. Но в эти крымские, тяжело заработанные ею дни они с Д. Д. временно были одинаковы. Она даже была жаднее до развлечений, потому что голоднее и во сто раз смелее.