Вадим Сикорский - Капля в океане

— Юлик, наверное, уже сладко спит в своем купе, — вдруг проснувшись, заявила тетя Леля и спугнула воспоминания сестры. — И нам пора, что-то меня совсем сморило.

Сестра усмехнулась:

— Вряд ли Юлиан спит, на то он и примус, а вот ты, по-моему, уже выспалась.

— Спокойной ночи, Кирюша.

Выпроставшись из моря, Д. Д. блаженно завалился на горячую гальку. Вот это жизнь! Распластался, растекся телом, нежась каждой клеточкой, каждой молекулкой между двумя горячими ласками: пляжа и солнца, земли и неба.

Он натренировался легко, как теннисные мячи, отбивать мысли о тех, для кого жизнь обернулась беспросветным холодом. Он пользовался уже давно этим литерным райским пляжем. И никогда не проскакивала даже искорка между двумя полюсами: тепла и холода, счастья и горя. «Зачем задумываться: плохое не исправишь, а хорошее искорежишь» — это слова шефа. Под эгидой шефа, собственно, прошла вся его жизнь, тот его сразу отличил как способного, исполнительного научного работника. Впрочем, были бы у него, у Д. Д., обе руки, он обе держал бы по швам.

Д. Д. сладко жмурился. И все-таки одна горькая, едкая капля испортила удовольствие: мысль о Симе. Сима всколыхнула в нем хоть легкое, но чувство. В отрочестве оно чуть забрезжило, как в романтической поэме, коснулось сердца и пропало, и лишь в памяти остался непонятный радужный свет. Да и вспоминалось-то это так, поэтически: вспыхнет мимолетное северное сияние — и пропадет, словно бы спугнутое жизнью, бытом. В отношениях с женщинами, считал Д. Д., тоже есть свои Сцилла и Харибда. Но ему и тут удалось провести себя между ними! У матери в тетрадочке записана фраза его, маленького: «А когда я буду гусь…» Эту фразу архитектор нашел символической и заметил однажды: «Дмитрий оправдал свою детскую фразу, с него и впрямь все как с гуся вода».

Давно не воскресало воспоминание и о его первом грехопадении: тихая помешанная Соня, Софелия. И он тогда не устоял! Душевнобольная, но физически здоровая девушка, и красивая, он прорвался к ее телу через бред, вскользнул в ее плоть через идиотизм. Дух, долженствующий стоять на страже невинности, был у нее парализован, обезоружен болезнью. Но он тогда об этом не думал, все было импульсивно. У него был комплекс неполноценности, ему казалось, что девушки не могут любить инвалида. И вот он воспользовался беззащитностью Софелии, и не то что сознательно, а не устоял: порыв вожделения. У обоих это первое объятие в жизни. У Софелии и последнее. Но Софелия стала его как-то выделять, хотя вроде бы ничего не помнила, а больше у них это никогда не повторялось. Да и не могла помнить, нечем!

Софелия была сиротой и своеобразным инвалидом Отечественной войны. Ее отец погиб в первый же месяц войны, после похоронки мать и Соня, обнявшись, часто плакали, мать очень тяжело перенесла потерю. А вскоре погибла и она в доме своей подруги: прямое попадание бомбы В бомбоубежище не набегаешься, тревоги частые. Вот тогда с Соней и случилось помрачение, а тетя Леля взяла больную сиротку к себе в семью. Соня совершенно онемела, могла часами неподвижно смотреть в одну точку. Иногда вроде бы оживала, но все равно молчала. Тогда ей было пятнадцать лет.

Потом, когда Анатолий погиб и сбежал в армию Юлиан, за умственные способности которого тетя Леля тоже опасалась, а сестра с первых дней войны ушла на фронт военной переводчицей, тетя Леля совсем осиротела. Леву взял отец на Памир, институт, где Д. Д. учился, эвакуировали, и племянник уехал в Ташкент. Муж тети Лели был очень болен и пропадал по целым неделям на военном заводе. И для нее, привыкшей к толпе родных и заботам о них, Соня стала своеобразным утешением. Без забот тетя Леля хирела. Внешность у Сони приятная, кукольная, только ноздри все время трепещут, словно бессильная взлететь бабочка. Лева остроумно назвал ее Софелией, соединив Софью и Офелию. Раз в год ее клал в больницу знакомый профессор.

Недисциплинированная память разозлила Д. Д., все-таки не получилось тотального уничтожения в себе самом всего неприятного! Воспоминание — жало скорпиона. Не только праздник всегда в тебе самом, но и боль от памяти. От нее все может статься: самоотравление, саморазгром, даже самоуничтожение, рак души. Неужели все это воскресло только из-за того, что к сердцу чуть-чуть прикоснулось мимолетное дуновение, мгновенное чувство, вызванное случайной встречей с Симой? Нет, предотъездная тетка тоже все-таки растормошила. Хорошо еще, не прочитал какой-то материн шагреневый дневник. Но при чем тут будущий переезд матери в дом престарелых? Это же все-таки не тюрьма, да и без добровольного согласия туда не берут. Надо и пенсию туда передать, и все оформить, а может быть, придется еще и квартиру разменять, чтобы сдать государству комнату. Глупая тетка!