Вадим Сикорский - Капля в океане

Почувствовав, что и он все-таки не совсем лишен тщеславия, и гордо осмотревшись, Аскольд Викторович пошел дальше. «Нарушил инструкцию…» Конечно, нет инструкций, где бы указывалось, что нужно в опаснейший момент бросаться в пекло, чтобы спасти ежа. За что же хвалить-то! Хотя, впрочем, может быть, для спасения ежа надо еще больше храбрости и доброты, чем… А! К черту психологию и философию!

Пройдя еще немного, он услышал, как слева, за большим шалашом, раздался смех, а потом веселая, чеканная речь.

Обогнув шалаш с плотно пригнанными еловыми лапами и с аккуратной дверцей, украшенной даже букетиком цветов, он увидел большой плетеный стол и вокруг него скамейки из бревнышек. За столом сидели двое. Один седой, тонкий, складный, с ясным, светлым взглядом. Чувствовалось, этот свет пробился сквозь немалую тьму и потому казался особенно ясным, стойким. И удивительно, что это чувствовалось сразу. Другой был неприметный.

Аскольд Викторович удивился, когда тонкий сказал:

— Товарищ Грандиевский, очень приятно, садитесь.

— Откуда вы меня знаете?

— Как же, вы герой!

Он улыбнулся, и видно было, что улыбка также пробилась и выстояла с трудом. И потому была особенно ценна и светла. Грандиевский улыбнулся в ответ и присел на скамеечку.

— Мы заступаем в ночь, а вы почему свободны?

— Отдежурили.

— А-а, прекрасно. А чего это вы такой заросший?

— Бритвы нет, да и тут…

Аскольд Викторович махнул рукой. И тогда этот тонкий, подтянутый, легкий человек принес из шалаша безопасную бритву и посмотрел на него с веселой строгостью и в то же время неуловимо сочувственно. И сказал уверенным молодым голосом:

— Никогда нельзя опускаться. При всех обстоятельствах надо оставаться человеком. И не только внутренне, но и внешне.

— А кто тут любуется тобой, да еще внешностью?

Тот усмехнулся:

— В вас и сквозь щетину проступает человек. Вы кто?

— Преподаю язык в институте. А вы?

— Делаю патроны для папирос. Работаю на фабрике.

Грандиевскому вдруг стало смешно. Никогда не встречал папиросных мастеров. А тот, словно почувствовав, объяснил:

— Там тонкая механизация. Везде нужны специалисты.

Аскольд Викторович отвык от безопасной бритвы, но побрился, не порезался.

— Совсем другое дело, — улыбнулся папиросный мастер.

Аскольд Викторович вымыл бритву и с благодарностью вернул, пообещав еще зайти. Вдруг почувствовал усталость, решил вернуться в шалаш. По дороге думал: «На кой черт я ему со своей щетиной? Для чего ему понадобилось меня облагораживать?» Но опять какая-то глубочайшая доброта, человечность, заинтересованность одного в другом почувствовались ему. Доброта, проникающая сквозь все остальные железобетонные и внутренние и внешние заслоны. И он действительно приободрился.

Потом лежал в шалаше и думал об этом человеке. Папиросник. Пусть будет папиросник. Не в профессии дело, не во внешней иерархии, определяющей, кто какое место занимает, а во внутренней, в иерархии порядочности, доброты, человечности.

Он уже совсем было задремал, когда услышал крики:

— Грандиевский, жена приехала, выходи!..

Другой голос:

— Грандиевский!

Неужели Вера? Не может быть! Разыскала-таки! Ай да молодец! Вот неожиданность!

Он выскочил из шалаша и увидел Марину.

— Коля!

— Марина! Ты как это… тут?

Глаза ее сияли. И вся она, как сквозь толщу тех пятнадцати лет, опять словно просияла. Во всяком случае, здесь это показалось столь же неожиданно и удивительно.

— Боже мой, тебя и не узнать. Худой. А я тебя нашла! Подвезли на грузовике.

Он смотрел на нее, как на пришедшую из другого мира. Насколько же успели измениться психология, восприятие. Даже не верилось, что это она. Хотя тогда, по телефону, она вроде и обещала навестить. Только не верилось.

Она радостно улыбалась. А он заметил, как все из его группы деликатно разошлись кто куда, чтобы не мешать. Есть это, есть это, есть это, эта доброта! И только в страдании она проявляется в полной мере. Как, скажем, ультрафиолетовый свет можно увидеть только при определенных условиях. Есть это! И чтобы увидеть э т о, стоит пострадать!

А Марина говорила:

— Я привезла тебе курочку и свитер…

— Ладно, пойдем в лес, погуляем, поболтаем…

— Сумку взять с собой?

— Давай, там и поедим.

— Нет, курочку я только тебе.

Они пошли в лес. Он с утра чувствовал себя скверно, а тут вдруг понял, что заболел. Сразу как-то ослаб. Голова горела. Температура, наверное, немаленькая, знобит.