Вадим Сикорский - Капля в океане

— Чего так?

— Разлив. Обь-то тот год разводнилась-то, аж домой не захочешь, аж к невесте.

— А ты сам-то в городе?

— Ну-у. Шофер. У начальства.

— Не пропадешь?

— Не получится. И химичить не химичу, а на жизнь хватает.

Он подмигнул милиционеру, и опять все засмеялись. А парень уже чувствовал себя артистом, выступающим перед очередью. Но тут по радио объявили посадку на «Ракету». Парень взял старухин мешок с привязанным к нему бидоном, из-под крышки которого торчала тряпичная бахрома, баул, свой чемодан и зашагал. Старуха, все усмехаясь, простилась с милиционером, молодой его женой и поспешила за парнем.

— Хоть теперь не одна, он тебя и ссадит где надо, — торопливо крикнула вслед молодая милиционерша.

Черняков заторопился, ему хотелось занять переднее место с самым лучшим обзором, но тем не менее он оказался в хвосте и досталось последнее место. Хорошенькая стюардесса, которой очень шла синяя речная форма, заботливо бегала по салону, кого-то усаживая, переставляя чемоданы.

«Ракета» тронулась, вышла на крылья, и Черняков даже цокнул языком, оттого что впервые с такой скоростью мчался по воде. Вдоволь насладившись скоростью, он погладил подлокотники авиационного кресла, встал и подошел к буфетной стойке, где та же стюардесса уже возилась с нехитрым хозяйством.

— У меня к вам просьба.

Стюардесса выпрямилась и внимательно посмотрела на него.

— Я художник, — соврал он, — специально еду на пейзажи выбрать подходящий. Потом вернусь уже с мольбертом.

Стюардесса улыбнулась понимающе.

— Видите ли, мне бы хорошо для лучшего обзора переднее место.

— Там мой шофер. Я все устрою.

Она быстро прошла к парню, и он тут же встал.

— Пожалуйста, занимайте, — сказала стюардесса.

— Первое место в нашей власти, — шутовски провозгласил шофер и посмотрел на стюардессу. А потом вылупил разухабистые, навыкате, как и его кадык, глаза на Чернякова. И предложил: — А может, вы, товарищ художник, заместо берегов нас с Диночкой срисуете? Берега что, берега ничто, а мы как-никак живые. И очень может даже быть украшение этих мест. И очень подходящая пара.

Сказав, он сделал глотательное движение, и его кадык опустился и поднялся в длинном горле как лифт. Стюардесса засмеялась.

— Обязательно, — весело пообещал Черняков.

Он, поблагодарив, занял переднее кресло. На соседнем дремала розовощекая старуха. А стюардесса уже откупоривала бутылки с водой и продавала пассажирам бутерброды. Черняков ни есть, ни пить не хотел, но, дождавшись, когда шофер наконец оторвался от буфета, а пассажиры утихомирились, подошел к ней.

— Ну приглядели чего? — спросила стюардесса.

— Я ведь не грибы ищу, надо, чтобы берегом прямо по душе полоснуло.

— У нас сегодня буфет-то небогатый.

Черняков смотрел на ее слегка подкрашенные губы, странные на обветренном лице. На маленький носик, серые глаза с крепким взглядом.

— Бутылочку воды.

И хоть был маленький столик рядом, пил стоя.

— Не мешаю, Дина?

— Нет, пожалуйста, — она улыбнулась на это «Дина» без предварительного взаимного знакомства.

Он наблюдал, как быстро и ловко и уже совсем не обращая на него внимания, она готовит бутерброды. Следил за ее точными четкими движениями. Руки обветренные с огрубевшей кожей. Но он заметил, под рукавами брезжила кожа нежная, незагорелая, первозданная. И от этого закрадывалась жалость к ее рукам. Сочувствие.

— А почему задержались с отправкой? — спросил он.

— Масло потекло в моторе. Думали даже, не справимся за ночь. Да все мы как взялись, за ночь сделали. Нам-то неинтересно стоять, невыгодно.

Голос у нее тоже обветренный.

Длинный шофер уже спал в своем кресле. А Чернякову все окрестные пейзажи заменила Дина. Его удивила откровенность, с какой она сразу стала отвечать на его вопросы. Некоторые он не имел бы права и задавать. Разговаривая, она продолжала хозяйничать в своем буфетике, что-то мыла, протирала, резала. И с непостижимой откровенностью и доверчивостью рассказывала о себе:

— Отец пьяница, бил мать, пропивал получку. Все время уходил куда-то, а совсем не разводился. Хороший работник, мастер на все руки. А характером упрямый зверь. Я в отца.

— Тоже зверь?

Как хорошо она смеется, от всей души, и зубки прелесть, подумал Черняков.

— Нет, мастер на все руки, — сквозь смех объяснила она. — С четырнадцати лет работала, училась, малярничала. Получала сто двадцать — сто тридцать. А отец приносил в получку тридцать. А от тарелки супа за уши не оттащишь. Так кто же командовать должен? Потом ушел из дома. Совсем. И вдруг я встретилась на заводе с его новой женой. Я штамповщицей была, и она тут же работала, в другом цехе. И отец тут же. Ну, я этой его кудрявой обнове все высказала как есть, так что с нее стружка пошла.