Вадим Сикорский - Капля в океане

Полгода спустя мать написала ему уже из Москвы, что ей дали трехмесячный отпуск по болезни и, вернувшись домой, она обнаружила открытку с сообщением, что отец умер, открытку написал из Воркуты сосед. Сосед писал, что Чигорин умер у него на руках от истощения, так он голодал. И добавил еще, как это ни странно, следующее: врач сказал якобы, что сыграло роль и отсутствие водки и если бы ему влить вовремя глоток, он бы не умер. И еще сосед сообщил, что Чигорин до конца, все время, ждал денег из Москвы от бывшей жены, надеялся. Но, видно, все-таки не очень, потому что отказывался одолжить у него, опасался, что вдруг не сможет отдать, кристально честный был человек.

Мать еще спрашивала, не получал ли он, Д. Д., каких-либо писем от отца, иначе странно, почему бы ему ждать от нее помощи. А он тогда смалодушничал и ответил, что нет. Так мать никогда и не узнала правду. По возвращении из эвакуации ящик со всеми своими документами и всем прочим он у тетки сразу же взял, а то отцовское письмо сжег.

Д. Д. взглянул в уже утреннее крымское окно и подумал, что у него, еще юного, было на совести два п о ч т и п р е с т у п л е н и я: отец и Софелия. Впрочем, содеянное с ней преступлением он не мог назвать. А вот Анатолиева Зина уже совсем не его вина, инициатива была ее, он не виноват, что она в него влюбилась.

Воистину мать до его рождения — все равно что до нашей эры. Непонятный и неблизкий мир. И, только следуя абстрактной логике, он п р и н и м а е т к с в е д е н и ю, что та девочка и есть его мать. А тот, кто хотел ее расстрелять — это его отец. Но пора переменить пластинку! Надо скорей развеять мрачные раздумья, сейчас бы Райкина включить!

Он взял со стола ради развлечения «Детскую тетрадочку», полистал. Смешно: мать ему говорит про одного знакомого: «Он умер». А он ее спрашивает: «Умер? А куда?» Да, подумал Д. Д., весь вопрос-то именно в том: к у д а! Он уже в четыре года любил философствовать — вот они, божественные зерна, зародыши, куколки будущей психики!

Но как Д. Д. ни старался отвлечься, мысли о прошлом возвращались. Может быть, он просто был избран провидением, чтобы отомстить Чигорину за жестокость, за страдания, причиненные не только другим, но и матери? А может быть, Чигорина мучила совесть, оттого и в санаторий повез тогда мать и помогал? Да и запил потом оттого же?! «Лес рубят — щепки летят». А щепки-то потом оборачиваются вот чем: «И мальчики кровавые в глазах».

Лежа на спине, Д. Д. размышлял, не замечая, что воспоминания и рассуждения совершенно не затрагивают его чувств, не касаются сердца. Может быть, и сейчас у него это следствие особой психологической натренированности, научился не допускать в глубь души мрачного, ранящего.

Поспав пару часов, он поднялся и стал под радио делать свою однорукую зарядку. Вспомнил двустишие Юлиана: «Чтобы иметь здоровый дух в здоровом теле, употребляйте книги и гантели». Двадцать раз выжал привезенную из Москвы гирю — и совершенно забыл обо всех трагических, революционных, психологических и военных катаклизмах. Обо всех спазмах истории. Шагреневый дневник словно бы унесло, как щепочку, за горизонт его сознания, и Д. Д. вынырнул из утреннего моря веселый, бодрый, с солнечными мышцами. Только бы не началась с утра пораньше п ы т к а Ю л и а н о м. Но сразу же после завтрака брат, как нарочно, возник, волосы пламенно взъерошены, и с порога первый пламенный вопрос:

— Ну как, прочитал?

— Да, любопытно.

— Страдалица вселенская тетя Кира. Если обидишь мать, тебе архитектор врежет!

— Разведусь с Клавой, а как тогда?

— Из-за Симы?

— С Клавой, миленький мой, спать надо ложиться, в постельку! Спа-ать! Больше не могу! Вляпываюсь в ее тело как в тесто. Напишу ей сегодня же.

— Писулька? И это после стольких лет?

— Не выношу слез и рефлексий, а письмо всё лучше, чем один мой приятель изобразил: нарочно целовался при всех с другими бабами, провоцировал, чтобы жена сама ушла.

— Фамилия и адрес, вернусь — поеду бить морду!

— В тюрьму вернуться захотел? Не терпится? Я все взвесил, тетя Леля сама нуждается в помощи, Софелия тоже, а дальше будет хуже. Тетка и мать не молодеют! Я завел разговор сейчас, прозондировал отношение матери, потому что решать с домом престарелых надо будущей весной, а зима просвистит, не заметишь! А дом будет роскошный, все условия: обслуга, телевизор, комната.

— Слушай, Мить… Как язык поворачивается? Когда ты стал инвалидом, вокруг тебя с детских лет бегали, заботились, помню, нас с Анатолием ругали, мы плохие братья, играем в игры, в какие ты не можешь! Натаскивали деликатному обращению с тобой. Особому. Вот как! А ты мать — в богадельню?! Да она же еще…