Вадим Сикорский - Капля в океане

Когда Подольский вернулся после долгого отсутствия, он вторично опять был поставлен перед свершившимся фактом, Кира Александровна познакомила его с новым мужем, скрипачом. Подольский повторил было прежнюю сцену ревности, говорил о пистолетах, но Кира Александровна только смеялась и до небес превозносила его собственную жену. Подольский тогда вдруг страстно схватил ее руку и стал целовать.

— Я безумно люблю вас, Кира! — быстро зашептал он. — Я так благодарен вам за рискованные посылки туда, они очень выручили, может быть, даже спасли меня. А вы очень, очень рисковали, это зря. Вот я было и подумал, уж коли она так рискует, то… не попусту.

Она посмотрела на него грустно и сказала:

— Это единственное, чем я могла вам отплатить за все. Разве это зря?

Д. Д. вернулся в свою родную зону времени только под утро. И первой мыслью его было: какие дураки дед и бабушка, что не уехали в Швейцарию! Правда, тогда бы не было на свете его, Д. Д., но они-то этого не знали. Почему же мать скрывала от него прошлое отца? Впрочем, он, сын, не очень-то интересовался им и никогда о нем не спрашивал. Как выяснилось, отец был фактически ее потенциальным палачом. Но архитектор-то, каков архитектор, служитель муз, знаток живописи и скульптуры!

Д. Д. закрыл глаза. Ему вспомнился отец. Вся та жизнь была под пьяным дыханием отца, от детства пахло водочным перегаром. По отзывам матери, отец выходил добрым, отдаст любому последнюю рубашку. А куда же девался тот беспощадный жестокий командир с тигриными глазами? Для него всегда было два отца: добрый, но пьяный, трезвый, но ужасный. Мать объясняла, что приступы бешенства у отца начались после того, как стал пить. Тогда же начались ссоры, до этого он ее на руках носил, боготворил. Иногда он, сын, заставал сцены: отец стоял на коленях и вымаливал у матери прощение. Может быть, он просто вообще не был приспособлен к мирной жизни? Может быть, его стихия — бой, не тихий бой политиканов, а настоящий? И когда его летящий под пулями конь вдруг остановился навсегда как вкопанный перед письменным столом, а потом еще превратился в бронзовое украшение для чернильницы, всадник не мог существовать. Любопытно, что восприятие отца матерью и остальными совершенно не совпадает с его, Д. Д. И тот, кто описан в дневнике, командир Чигорин, словно совсем другой человек. Словно вдруг оказалось бы, например, что его отец Чапаев. Дико! Воистину родители д о н е г о — словно до рождения Христова.

Д. Д. подумал, что судьба матери опять же лишний раз — уже который и никогда не лишний! — доказывает правоту его точки зрения на любовь. На любовном письме, которое получаешь от имярек, надо уметь всегда видеть череп с костями и надпись: опасно для жизни! Симе, например, следовало бы вытатуировать на лбу эту грозную надпись. Между прочим, как она похожа на его юную мать! Только мать воспитана в традициях дворянских, впитала деликатность, высокую культуру, а что видела Сима? Мещанка-мать, обыватель-отчим, к тому же обюрократившийся карьерист. Какая же у нее может быть душевная основа? Если не считать школы, она уличная самоучка; что поняла, тем и жива.

Но его отец… Он помнит: отец хоть и пожилой, а с молодым телом, несмотря на пьянство. Коренастый, великолепно делал флажок на речном пляже, вытягивал тело перпендикулярно стволу тонкой березы. Мать часто давала ему свои деньги, доставала из маленькой потертой сумочки последние купюры. Он клянчил у нее даже потом, когда они, поссорившись, в очередной раз разъехались. У родителей это бывало. Потом отец исчез окончательно, а мать не сказала ему, сыну, что отца арестовали, почему-то скрыла. Потом появился тихий скрипач, отчим. Но он сам, Д. Д., жил тогда в ином измерении, и его совершенно не интересовали родители, не волновали их взаимоотношения. Просто отец был ему отвратителен своим пьянством, скандалами, грубостью. Он, Д. Д., жалел мать, а к отчиму был равнодушен. А дальше вышло все как-то неожиданно, хотя вроде бы и само собой: мать ушла на фронт в первые же дни Отечественной войны военной переводчицей, отчима мобилизовали, они оставили ему все свои сбережения, а потом еще присылали часть армейского жалованья. Он жил экономно, деньги откладывал, накопилось порядочно. Правда, деньги обесценились, буханка хлеба стоила пятьсот рублей, столько же, сколько бутылка водки. А тут вдруг пришло письмо от отца. Он его воспринял равнодушно, как письма, в сущности, совершенно чужого человека. Правда, мать и все были уверены, что он давно погиб, а он сообщал, что его освободили досрочно по болезни, открылись старые раны. Ну, воскрес — и ладно, бывают ошибки информации. Но вот в конце письма, как всегда, он просил выслать денег, то есть, с точки зрения Д. Д., опять клянчил на водку, для того, собственно, и объявился. Д. Д. сразу вспомнил потертую сумочку, последние материны купюры и денег, конечно, не послал, а письмо, адресованное матери, спрятал в свой личный ящичек, где хранились фотографии девиц, письма от родителей с фронта и школьный аттестат. Больше писем от отца не было. Потом, уезжая со своим институтом в эвакуацию, он передал ящичек на хранение тетке, чтоб не таскать с собой, совершенно забыв про отцово письмо.