Вадим Сикорский - Капля в океане

Они обнялись и долго плакали.

— Ты, Кирюша, все повторяла: лес рубят — щепки летят, — сказала мать. — Вот еще и такая щепочка отлетела. И я не поправлюсь, Кирюшенька.

На следующий день Кира схоронила брата. За гробом шли она и прямо с поезда примчавшийся сюда Чигорин. На могилу поставили чей-то чужой крест, валявшийся в стороне. Кира поняла вдруг, что, если бы не Чигорин сейчас здесь, рядом с ней, она от отчаяния могла бы сделать бог знает что. Он ей нужен, хотя бы сейчас!

— Я виновата! Если бы тогда уехали в Швейцарию, он был бы жив, — сказала Кира. — И отец тоже. А так теперь вот что… и мама…

— В такие моменты все мечтают, куда бы уехать. А как России в глаза смотреть?

«Зигзаг? Ну и пусть», — думала Кира о чигоринском чувстве к ней, попытавшись хоть как-то успокоиться, идя с кладбища. Но мысли ее на этом осеклись, она сейчас не могла думать о прямом ответе даже самой себе. Она закурила, научилась давно табаком заглушать голод, ловко свернула самокрутку. Чигорину это нравилось, вроде бы сближало с ней. А через день Кира его проводила в Москву.

— Как мама поправится, сразу ко мне! — сказал он на прощание. — Жду!

Когда вагон уже трогался, Кира вдруг быстро поцеловала его и, не оборачиваясь, ушла. А Чигорин, вскочив на подножку, сколько мог, смотрел и смотрел ей вслед.

Через месяц мать умерла, накануне смерти вдруг потребовав, уже в полубреду, чтобы дочь отвезла ее в Женеву или в Берн, к ее любимому доктору.

— Кругом фронт, — тихо объяснила Кира, — в Швейцарию не проедешь.

— Ты меня на автомобиле через фронт, попроси Чигорина, он все может. — И вдруг жалобно запросила в такой же мере невозможного: — Принеси мне куриного бульону и пирога с морковью, пожалуйста.

Это была ее последняя в жизни просьба.

Вскоре Кира уехала в Москву, у нее не осталось никого, кроме Лели, тоже похоронившей в эту зиму мать. Но еще по дороге в поезде она чувствовала, что едет не только к Леле, но и к Чигорину. И когда он, увидев ее на пороге своего кабинета, вскочил из-за стола и крепко обнял, она не сопротивлялась. Узнав о кончине матери, Чигорин долго мрачно смотрел на Киру, потом тихо, но твердо сказал:

— Ну, сирота казанская, будешь жить у меня и работать здесь, со мной.

— Буду жить у сестры, у Лели, — тоже твердо ответила она.

Чигорин прошелся, поскрипывая сапогами, подумал, остановился против нее.

— Я тебя очень люблю. Ты знаешь, я не бросаю слов на ветер. Ты гордая. Ты ничего не примешь, если не любишь, я знаю. Самого царя на порог не пустишь, под пулей не сдашься, это проверено в деле. Ты святая. Но если ты только чувствуешь… хоть что-то… хоть малость… вся жизнь моя для тебя! У меня только двое и есть на свете: ты да еще…

— Кто же еще? — тихо спросила Кира.

— Революция.

Кира серьезно посмотрела на него, потом спросила, чуть улыбнувшись:

— А кто дороже?

— Не пытай. Тут никто не разберется. И она тебе не соперница.

— А пошлют снова на фронт?

— Это долг. Долг превыше жизни, как бог. Но в сердце ты со мной везде и всегда будешь, хоть бы и на том свете. Так и закрепишься в нем на веки вечные. — Он шагнул к ней, взял ее за руки. — Ну?

— Не сейчас, — решительно сказала Кира. — Я должна привыкнуть. Как-то здесь все по-новому, и вы в великолепном кабинете… Там вы были ближе.

Он снова привлек ее к себе, обнял и поцеловал.

— Да я все тот же! Посади меня хоть на трон, а я все равно как верхом на седле сидеть буду, и в руках не жезл, а та же сабля.

Он обвел свой роскошный кабинет рукой.

— Всё это шелуха, не обращай внимания. А какая ты худенькая, прямо скелетик в тряпочке!

— Не нравлюсь?

— Красавица моя! — Чигорин вдруг схватил и поднял ее на руках. — У тебя в сердце чистое золото, и в головке твоей. А уж как ты хороша, сама знаешь! — Он ее опустил и посмотрел в упор в глаза: — Ответь только, ты будешь со мной, будешь женой? Чтобы мне только ждать, а не гадать?

Кира улыбнулась и сказала тихо:

— Только ждать.

Чигорин снова подкинул ее чуть не до потолка, закружил по кабинету и целовал, целовал, целовал… И наконец отпустил.

— Так вы рады, что не расстреляли меня? — смеясь спросила Кира, собираясь уходить и поправляя прическу.

— Кабы не революция да не поймай я тогда тебя случаем, так бы и упустил, проморгал. Разминулись бы в этой жизни. За революцию еще и потому будет первый тост на нашей свадьбе! Согласна?

— Согласна, — серьезно сказала Кира.

Через месяц состоялась свадьба.

Ребенок у Киры родился только через три года, и назвала она его в честь мужа тоже Дмитрием. За годы жизни с Чигориным приключалось многое. Его почему-то упорно понижали в должностях. Пить начал он еще во время нэпа, нэп никак не укладывался в его бескомпромиссном сознании, но окончательно он сломался и стал пить безудержно, неистово после первого неожиданного ареста, как позже выяснилось, ошибочного. Но и этого было достаточно, на свободу вышел другой человек. Он признался тогда Кире, что тринадцать лет царской каторги были для него тринадцатью годами борьбы, а этот краткий арест, произведенный своими же ребятами, большевиками, удар. Крушение. Тигриные непримиримые глаза его превратились в какие-то растерянные, почти собачьи. Он стал совершенным алкоголиком с приступами белой горячки. Дважды после диких сцен Кира с ним расходилась. И в один из таких временных разводов его снова арестовали. Никто не знал за что, предполагали, нагрешил где-то по пьянке, влип в историю. Кире в прокуратуре ничего толком не объяснили. Только через год пришло от него письмо с Дальнего Востока без обратного адреса. Писал, что снова на свободе, что опять ошибка, хотя некоторые основания были, сам виноват. Когда все окончательно образуется, вызовет семью к себе. Было еще два каких-то туманных письма, потом письма прекратились. Дошли слухи, что он, снова, уже в третий раз, репрессирован и что погиб. Больше никаких известий ни от него, ни о нем не появлялось. Вплоть до того самого дня, когда она, вернувшись с фронта Отечественной войны, прочитала письмо соседа по квартире из Воркуты с сообщением о его, Чигорина, смерти. Так кончилась ее чигориана, как выражался архитектор. Впрочем, кончилась она раньше, еще задолго до войны, когда ей соврал ответственный товарищ, что с Чигориным все кончено. Она вышла замуж за очень ее любившего, ничем не приметного скрипача-оркестранта, доброго, милого, немного странноватого человека. Да, за скрипача, а не за романтически влюбившегося в ее портрет Подольского, который в то время был тоже еще в нетях. Досиживал за чрезмерную преданность идеалам тех, кто его посадил. Потом он признавался, что еще до того, как только узнал о ее первом замужестве, решил мчаться в Москву и влепить в ее бывшего палача Чигорина две обоймы из двух имевшихся у него револьверов. Оттого-то он тогда так долго и не появлялся, боялся — не сдержится! Но постепенно успокоился и с болью осознал, что для него все кончено. Потом, вернувшись в Москву, Подольский заходил часто, стал своим человеком в доме. А капитан, его друг, познакомился с Еленой Викентьевной, Лелей, и влюбился в нее так же безнадежно, как Мефистофель в Киру. А когда оба они женились, Кира с Чигориным и Леля с мужем были почетными гостями на обеих свадьбах. Капитан острил на свадьбе друга: «Павел женился без отрыва от Киры». В сущности, он всю жизнь и был женат «без отрыва от Киры». А она много усилий потратила, чтобы скрыть от него все, что потом происходило в семье между ней и Чигориным, о пьянстве Чигорина и скандалах.