Камен Калчев: Двое в новом городе

Откинув одеяло, я бодро вскочил на ноги. Хотелось выглядеть перед парнем молодцом. Он не обратил на меня никакого внимания, продолжал укладывать свое «каллипсо». Потом продул гребешок, глянул еще раз в осколок зеркала и вышел из комнаты. Мы остались втроем. Соседи поинтересовались, который час, и тоже поднялись, зашлепали босыми ногами по доскам пола. На всех на нас были кальсоны, и мы походили на солдат армии Османа Пазвантоглу. Я первым направился в умывальню. Она, общая на весь этаж, расположена по соседству с уборной, их разделяет только дверь, которая вечно распахнута. Не доходя умывальни — ванная, но она и утром оказалась на замке. Говорят, ее откроют только в субботу, когда нам полагается мыть голову и стричь ногти. Кто-то написал на двери: «Женщины протестуют». Против чего — не совсем ясно. Надо надеяться, комендант прислушается к их протесту. В самом деле, мы, мужики, можем раздеться до пояса и поплескаться холодной водой в умывальне. А они? Что им, женщинам, делать, когда ванная заперта?

Я начал умываться и, взглянув на свое отражение в оконном стекле, обнаружил, что мне явно пора бриться. Вернулся в комнату за бритвой. Один из соседей сидел на кровати и, положив на колено путевой лист, заполнял его. Вопрошающе посмотрев на меня, он провел ладонью по своему щетинистому подбородку, словно бы обращаясь ко мне с немым вопросом. «Ничего, еще денек потерпит», — бросил я ему, и он опять занялся путевым листом.

Я вернулся в умывальню. Намыливаясь, приходится привставать на цыпочки, потому что зеркало прибито слишком высоко. Над раковиной два крана, но один из них намертво заварен автогеном — думаю, ради экономии горячей воды, необходимой для душа. Сколько я тут живу — не бывает дня без реформ. Не удивлюсь, если в один прекрасный день заткнут и оставшийся кран.

Продолжаю намыливаться. Борода сопротивляется, а надо спешить. Разглядываю свою физиономию. Вот уж не предполагал, что я такой страхолюдина. Даже не верю зеркалу. Нос у меня с горбинкой, у основания широк, словно гусиный клюв, только что не оранжевый, а смуглый, с мелкими, едва заметными волосками. Брови черные, торчат, будто стружки, да к тому ж еще срослись между собой в лохматую скобку. Лоб высокий, и это меня в какой-то мере утешает. Рот большой, с плотно сжатыми тонкими губами, свидетельство — так утверждала моя бывшая супруга — что я плохой человек. Когда засмеюсь, что бывает крайне редко, видны почерневшие мелкие зубы, которые я очень давно не лечил, поскольку это, по моему глубокому убеждению, пустая трата времени: приемные, иллюстрированные журналы, старые газеты и женщины, вечно занятые вязаньем.

Я скребу бритвой по намыленной щеке. Перекашиваю рот и снова скребу. Вытягиваю шею, чтобы не упустить из поля зрения намыленную физиономию. И все это на цыпочках.

Плохо, когда человек одинок. Мысли постоянно теснятся в голове, досаждают и утомляют. Даже во время бритья о чем только не передумаешь. Вот и сейчас память восстанавливает черты бывшей жены, странным образом они сливаются в зеркале с моей намыленной физиономией. Я вижу платье, в котором она ходила десять лет назад. Оно колышется, словно крылья летучей мыши, и все норовит задеть меня. Надо бы отогнать видение, но руки заняты. Она думает соблазнить меня балетом. Не выношу притворства. Поэтому стараюсь побыстрее закончить бритье и убраться отсюда. Несколькими резкими движениями соскребаю щетину с другой щеки. Теперь я гладкий и свежий, будто яблочко. Невольно поворачиваюсь к окну, оглядываю себя в стекле — хочу лишний раз убедиться, что не все еще для меня потеряно. Потом подставляю голову под ледяную струю и долго плещусь, радостно фыркая и отдуваясь. Холодная вода в мае действует умиротворяюще… Очень она полезна.

Когда я вернулся в комнату, коллеги мои уже ушли. Небось уплетают говяжью похлебку внизу, в столовой, готовятся в путь-дорогу. Надо их догонять. Швырнув на кровать полотенце, я натягиваю рубаху на широкие плечи, а сам тем временем прислушиваюсь к песне, которая гремит в репродукторах, — «Говорила Димитре мама…»

Настроение у меня бодрое. Распахиваю окно — даю дорогу песне. Пытаюсь даже подпевать. Воздух свеж. Под легким ветерком трепещут на березах листья. Похоже, и нынче ожидается «переменная облачность, временами дождь». Но это к нашему городу не относится. Сегодня мне предстоит несколько рейсов на «Вулкан», если, конечно, не изменили график.

Мама продолжает наставлять свою Димитру. Ей вторят два кавала и гайда [2] Кавал, гайда — болгарские народные инструменты. . Но я не унываю. В такое утро ничто не заставит меня грустить. Весело поглядываю в окно. Мама наконец все высказала Димитре. Забил барабан, завопил кларнет, вслед им зачастили годулки. Я поначалу даже вздрогнул, но потом попривык. Концерт продолжается — на радиостудии завели рученицу.