Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

Я умираю каждый день:
Задень меня — и я умру.
На всякий случай, поутру
Меня не тормошите, вдруг
Мне просто просыпаться лень…

Цель жизни переходит по наследству.
Цель жизни, как лекарственное средство,
Вдыхаем вместе с этими стихами:
Впадая в Лету — совпадаешь с детством…

Три ночи прибраны к рукам,
Три карты, три лица…
Жизнь коротка, а ткань редка,
Ты — царь и Бог! Ты лишь строка:
Люби. Не отрицай.

Через плечо три раза сплюнь:
Тринадцать бьёт! Мы бьём
Любую карту. Полюс пуст.
Я тороплюсь поставить плюс
На нём и дне своём.

Три года. Договор истёк.
В предчувствии кольца —
На полюсе пылает стог,
Но голый провод держит Бог!
Люби. Не отрицай…

Не сосредоточиться…
Чувство… Мысль… Число…
Ставлю многоточия
После первых слов.

На пере отточенном
Умер воробей;
Не сосредоточиться
Даже на себе.

Даже о Тебе, мой Бог,
Не связать трёх слов.
И с мольбой пишу в альбом:
Чувство? Мысль? Число?

Дева непорочная!
Дьявольская ночь!!
Не сосредоточиться!!!
Точки… точки… точ…

Тобою зажжена свеча.
Лампада и лучина…
Чем ярче лампа Ильича?
Темна её причина.

Не тронь искусственный огонь,
Он свету не подобен:
Удобен как железный конь,
Но для любви не годен.

Сравни, любимая, огни
Комфорта и покоя:
Мы, слава Богу, не одни —
Чьё Имя было искони,
То добрым словом помяни;
А электрические дни —
Скоромное, мирское…

В моём уме, в твоём уме
Всё праведно и чисто:
Свеча горит во внешней тьме.
Лампада и лучина…

Боль утихает,
Если начать
Только стихами
Ей отвечать.

Кто меня мучит,
Мутит мне кровь?
Кто меня учит
Слову любовь?

Рифма глухая.
Впору кричать:
Только стихами
Могу отвечать…

«Что останется после меня?
Горстка пепла и вспышка огня», —
Напишу я на красных обоях,
Всё пространство заполнив собою,
Никого не кляня, не виня…

Блаженны плачущие ныне —
Я не смирил своей гордыни.
Тебе, любимая, пою:
Даст Бог — увидимся в раю,
А не в пустыне…

Взять нельзя то, что я завещаю, —
И друзья стоят за вещами.
Любимый, и ты вместе с ними
Всё шепчешь и шепчешь «усни» мне.

Не все умрут,
Но все изменятся:
И там и тут
Я буду пленницей

Твоей любви
Воды и невода…
Храм на крови.
Прочнее некуда…

Никто ни в чём не виноват,
Не виноват ни в чём.
Я вырубил вишнёвый сад,
Что за твоим плечом.

И жизнь-краса и смерть-коса
Горят в моём окне:
Вишнёвый сад, вишнёвый сад
Ты подарила мне…

Слова верны и милосердны,
Мы повторяли их усердно:
Любовь и ревность не равны…
Сейчас же из другой страны
Я безуспешно повторяю:
Любовь без ревности теряет
Меня, как принадлежность Рая,
Тебя, как чувство глубины…

Есенин — чемпион среди самоубийц.
Он не искал чернил,
Но обошёлся кровью…
Увы, не только он
привычно падал ниц
С энергией светил,
С посмертною любовью.
Не соревнуясь с ним —
Мы победить хотим.
В итоге: сократим
Путь к своему надгробью…

На перевале Хокусая встретил.
Он доживал последнюю фамилию и год.
«Здесь нежный выпадает снег, маэстро! — сказал я. —
Бледные щёки лепестков снега — это бледность
слегка сиреневой Сакуры, не правда ли?»
Я видел, что он меня не понимает.
«Фудзи!» — три раза повторил я.
Сделав руками несколько взмахов на манер ёлочки, добавил:
«Пагода, пагода!»
Хокусай на перевале пристально посмотрел на меня:
брови приподнялись, впали виски,
открылись кривые охристые зубы.
«Банзай: ужимка, театр Но, харакири, Хариучи, Хиросима…» —
но я молча следил вьюгу.
Того Кутуньо, татами, макивары, нунчаки… то-то!»
И вдруг…
Хокусай понимающе улыбнулся:
«Кремль, кушак, винтовка, Ленин, Репин…»

Я приподнял бровями усы морщин на бледном своём челе
и слегка склонил к Учителю голову.