Дмитрий Бавильский - Несовременные записки. Том 3

У воды прохладной
С неба сходит мячик.
Буду зверем, ладно?
Гвоздик цепь кусачек.

Горе-зверобои
У кустов маячат.
Голые мы двое!
Скачут звери, скачут.

И слёзы капали из глаз,
и умер я в четвёртый раз,
и детство помнилось во тьме,
и я был не в своём уме,
и умер я, и я летел.
и ветер выл, и вестник пел.

Ты, какая тут сидишь,
и вздыхаешь, и глядишь,
и гудишь, и мышь родишь —
ты крадёшь меня, ты мышь.

Ты мыша с пол малыша,
ты жемчужная душа,
ты ворчишь, дыша мышами
и мышатами дыша,

ты шевелишься мышами,
кто сидит внутри уша?

Странные-странные запахи ветра
белого поля и жёлтого поля,
линий потоков желаний скитаться
в белом и желтом потоке потоков

белого поля
и желтою поля.

Она не хочет быть похожей на отца.
Не любит белый цвет и поздние беседы,
Не носит свитера, в чертах Её лица —
Он не осуществлён. Так тёмные предметы

Не смотрятся во тьме. Она не хочет быть
(Она ему во всём противоречит)
Похожей на отца. Она могла б убить,
А после приносить цветы и ставить свечи

За упокой души. Она его терпеть
Не в силах. И письмо ему напишет вряд ли…
Но стыдно и смешно в 17 лет реветь,
Когда всё, кажется, в немыслимом порядке,

Когда его уход уже давно забыт
Наивной женщиной, что спит в соседней спальне…
Она живёт? Он мёртв и смертью сыт
в своей горизонтали вертикальной?..

Устав от зноя и весенней пыли,
Забыв о школьном бесконтактном сексе,
Я помню, Пушкин, мы тебя дрочили
В вонючем классе. А в скрипучем кресле

Сидел директор и зверел от страсти
К моей соседке — будучи женатым!
И из его любвеобильной пасти
Слюна стекала. Задние же парты

Рубились в карты и делили деньги,
Разглядывали модные журналы…
И гений-Пушкин безобидной тенью
Сновал по классу… Школа миновала.

Моя соседка вышла за актера,
Он сделал ей двоих и испарился.
Директор бросил долбанную школу,
Потом развелся и опять женился,

Но на другой. Теперь он — новый русский
Со знанием литературных жанров…
А жизнь течёт — то широко, то узко,
Вонзаясь в берега змеиным жалом.

Касательно А. С. и Капитанской
Невинной Дочки — завершилась пьеса:
Она невинна, Пушкин — на гражданской,
а я, само собой, люблю Дантеса…

Машина, дом, жена и глупая дворняжка,
Которая меня встречает у дверей
И тапки подаёт, и так издыхает тяжко,
Как будто чует суть запутанных вещей.

Что не понятна мне. А ты, скуля от страсти,
Забыв сказать «привет» и предложить вина,
Впечатываешь в дверь, в обои серой масти,
В постельное бельё меня. Твоя жена

Не знает ничего и не предполагает,
Как замирает вдруг ослабшая рука…
И у её трюмо другая поправляет
Растрёпанную прядь у правого виска.

Не дар богов и не земной пожар —
Так отразилось небо (как икона,
Упавшая во взгляд?). А ты, Икар,
Хотел его коснуться? Но законы —

В руках у гравитации: тебя
Земля не отпустила, дозволяя
Упасть на луг, в истому сентября,
Иль что там было на дворе — не знаю…

И ты лежал, как благородный гость.
И видел сквозь прикрытые ресницы —
Какое безрассудство! — дикий дождь
И радугу, взлетевшую, как птица.

Начинаю с того, что ищу подходящий мотив,
Напеваемый тихо, пока утепляются окна,
Протыкаясь ножом для бифштекса. И, ноги скрестив,
Я сижу на окне. А кругом — дождевые волокна

Заплетаются в косы, вонзаются в крышки зонтов,
Раздевают деревья (так женщин порой раздевают
После долгой разлуки) и шепчут на сто голосов
О прибытии осени. Я, наконец, выбираю

Из бесчисленных песен особенно грустную песнь,
Нарезаю бумагу, чихая от тряпок и ваты,
И вонзаюсь ножом в пустоту, как в чужую болезнь,
Как в свою лихорадку. А в комнате, прямо на парте,

Где-то между печатной машинкой и рваным носком
На страницах формата А5 притаилось дыханье
Ненаписанных текстов, оставленных мной на потом,
То есть на никогда, то есть на «не достойно вниманья»,