Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

Близко от матери он воспринимал ее тепло и не хотел покидать его границ. Но мать насильственно отделяла его от себя и клала обратно в постель. Он не понимал, почему такое интересное и нужное существо исчезает, и громко требовал, чтобы его снова взяли на руки, а еще лучше — вернули обратно, в то время и место, когда мать была привязана к нему крепче, чем сейчас. Иногда мать переворачивала его лицом вниз, и к глазам приближалась поверхность полотняной простыни. Он видел бесконечные переплетения толстых нитей, составлявших основу его вселенной, каждая из нитей выпукло выделялась навстречу взгляду, возникая единично из общего полотна и в той же общности исчезая. В то полуслепое, рождавшее первые понятия, время он легко постигал высшую математику конечного и бесконечного.

Постепенно его внимание стали привлекать звуки. Звуки ничего не объясняли, несмотря на старание молодой мамы, но своей направленностью именно к нему помогали отделяться от остального мира. Сначала он заворожено затихал при журчании единственного голоса, но быстро научился определять, когда голос обращается к нему, а когда к остальной вселенной, и стал требовательно призывать к себе его внимание, желая вечного покоя и тепла в тихом мурлыканье и засыпая под его мелодичный рокот.

Звуки проявили в нем первые сновидения. Опустошенная рождением память жадно заполнялась новыми ощущениями: теплом солнечного света, сухостью свежей пеленки, запахом молока и повторяющимся голосом. Во снах он снова исследовал свои необозримые владения — бесконечную плоскость кровати, которая заботливо покоила растущую основу будущих мышц. Иногда под ним становилось мокро и еще как-то, что приносило беспокойство и раздражение, он громко звал на помощь, и неудобное исчезало, принося сухое облегчение, а его владениям возвращался прежний уют.

Однажды накопившиеся в нем силы приподняли его без помощи матери, перевернули на живот и на бок, и он, цепляясь незадумывающимися руками за воздух, сел в центре знакомой территории и оказался вдруг на вершине мира, медленно осознавая его новую необозримость с головокружительной высоты сорока сантиметров. Мир хлынул в него и резко раздвинулся, а новая бесконечность оказалась бесконечнее первой. Вместо ритмического переплетения белых нитей он увидел пространство, державшее его снизу, а вокруг — ограничивающее со всех сторон нечто. Нечто, появившееся из ничего, напугало его, и он позвал на помощь, но мать не появилась.

Он сполз в положение лежа и убедился, что прежний мир все еще существует, что на близком расстоянии близкая неподвижность вновь превратилась в множество толстых протяженностей. Он стал карабкаться на вершину мира и, оседлав ее с четвертой попытки, вновь увидел нечто. Могущественная сила тайны повлекла его руку, рука обхватила нечто пальцами, оно было удобно, гладко и твердо, оно ритмически повторялось, чередуясь со светлыми провалами в пустоту, и напоминало уже знакомые нити, но живущие не в переплетении, а каждая сама по себе. Он сунул руку в просвет, но рука ушла так далеко, что он напугался, что она не вернется и снова, громко потребовал помощи.

Никто не поспешил избавить его от страха, и пришлось самому позвать руку из пустоты обратно. Рука послушно вернулась, и страх отступил. Он еще раз проник уже опытной рукой в тот же провал и дал ей уйти совсем далеко, пока не стало мешать плечо, а сам он не увидел прямо перед собой тот вещественный предел, за который уже держался другой ладонью. Предел не поддавался усилиям пальцев и не собирался в холмистые складки, как простыня, и не приносил никакого удобства, а лишь отграничивал знакомый мир от продолжавшейся за ним зыбкой неопределенности.

Он посмотрел дальше близкой пустоты, и навстречу его взгляду выдвинулись незнакомые углы и цвета, очертания раздвинувшегося мира ошеломили его хаотической многочисленностью, он прижал лицо к деревянной решетке и взглянул вниз — там была пропасть, обрывавшая его полотняную опору. Где-то в глубине угрожающе маячила темная плоскость с неопределенно размытыми окраинами, до которой он пытался дотянуться пальцами, но плоскость оказалась недосягаемой, твердые нити решетки отделили ее опасную тайну. Поняв неумолимую твердь как препятствие к дальнейшему познанию, он громко возмутился, но опять никто не поспешил на помощь, и он, обессилив от многих переживаний, упал с вершины мира на знакомую белизну и заснул.

Когда он проснулся вновь, выпав из головокружительного сна о таинственных решетках, переплетения белых нитей как и прежде смотрели прямо в глаза, но он не увидел их в преувеличении, как раньше, утратив из памяти хаотичное волнение серебристых молекул воздуха. И впоследствии, всякий раз, когда в его сознание вторгалось более крупное мироздание, чем предыдущее, он забывал уже знакомую канву явлений, и смысл познаваемого мира становился все отдаленней и несбыточнее.