Татьяна Титова - Несовременные записки. Том 4

Севернее от Афониных крепостей разбросал свои кривые заборы другой железнодорожный поселок — Рипус, куда хлеб завозился в количестве трехсот пятидесяти буханок, потому что было необходимо подкармливать осевших на многолетнюю рыбалку особо удачливых рыболовов. На железнодорожную платформу к каждому поезду выходила маленькая гнедая лошадка, чтобы покивать трехвагонному составу и вежливо подобрать объедки, разбросанные по траве. Крохотный вокзальчик, построенный случайно забредшим сюда выпускником архитектурного института, был задуман в античных пропорциях и напоминал Парфенон, которому по личным причинам не удалось закончить образование. Вокзальные ионические глубины с благодарностью заселил табор голубей, громко страдающих от нескончаемого медового месяца. Рыбакам, составлявшим основной контингент приезжающе-отъезжающих, вход в таинственную, утробно-мурлыкающую темноту вокзала с обильным гуано был воспрещен скрещенными досками и амбарным замком. Жаждущие рыбаки определялись около железнодорожной платформы и четко простреливали взглядами магазинное крыльцо и лицо продавщицы, стараясь загодя определить, сейчас ли ехать за сорок километров в Тайгинку за водкой или довериться сволочной бабе и переплатить вечером по полтиннику, что выйдет дешевле на гривенник, чем билеты на поезд. Сочувствовать мужикам выходила сиамская коза, обремененная многочисленным сиамским семейством и окрашенная под интеллектуальную сиамскую кошку. Козу по простоте душевной хозяйка кликала Машкой, но упрямая зверюга, глядя на нее не туда повернутыми зрачками, вступала в переговоры лишь тогда, когда хозяйка, измученно сдавшись, называла ее Мэри.

Между Бурлаком и Рипусом существовало скрытое соперничество за значительность, которое, за неимением особых труб, определялось количеством неожиданных выбрыков сообщества людей и животных, так что поселок Рипус гордился магазином, имеющим водку, вежливой лошадью и породистой аристократической козой, а поселок Бурлак оберегал от посягательств своего ненормального петуха, квартирующего у железнодорожной бабки Фаины. Петух игнорировал положенные природой часы истошного утреннего величания светила и орал по-блатному при приближении поезда. На его суматошный вопль вылетала заспанная бабка Фаина в криво надетой оранжевой фуфайке и, задрав руку с желтым флажком, испуганно таращилась в громыхающую пустоту леса. Куры от этого петуха несли четырехугольные яйца, из которых соперничающей Рипус, как ни старался, не мог пока высидеть ни одного цыпленка, хотя у бабки Фаины высиживались то миниатюрные паровозики с тремя вагончиками, то даже дымящие медные трубы.

Где-то в синеющем тумане леса существовали еще поселки и, может быть, даже города, имевшие значительно большее количество труб и достопримечательностей, но это было в неопределенном и малореальном где-то. Здесь именно три недосягаемые трубы воспитали не одно поколение людей. Эти места были когда-то насильственно заселены крепостными из среднероссийских деревень. Люди плавили медь на заводе, который казался тогда всемогущим, грозным и неотвратимым, они врастали в скудную для хлебопашества землю, производили на свет многочисленное потомство, жизнь которого определяли те же трубы. Но постепенно медный источник прогресса иссяк, сырье уже привозили чуть ли с Украины, население захирело от скуки и обилия водки и стало угрожающе сокращаться. Едва войдя в начальное сознание, дети говорили о том, как хорошо поселиться в заасфальтированном городе, в девятиэтажном доме с блестящими кранами, где везде порядок и все задаром, где и топить не надо и можно не окучивать проклятую картошку, сжираемую колорадским жуком, потому как в магазинах имеется полное наличие. Откуда имеется — потомки крепостных такой пустой вопрос не задавали и бесстрашно исчезали в недрах областного центра, который не уставал давать всем желающим работу в громыхающих цехах и по прошествии лет — центральное отопление с комфортабельным санузлом. Без сожаления простившись с растерянными родителями и запахами скотного двора, молодые быстро вычеркивали из памяти три трубы, которые теперь, с высоты областных суперменов, казались смешной допотопной мелочью. Медеплавильный городок пошел нежилыми Дарьями, их терпеливо штопали старые люди, привыкшие к своей, требующей неустанных забот, каменистой земле и нежелавшие уезжать за безумными детьми в поисках иных радостей.