Ивайло Петров - Избранное

— В ваших ранних произведениях улавливались элементы юмора, но тогда невозможно было представить, что вы напишете юмористические книги. Как это объяснить?

— Как хотите, но я считаю, что у меня нет чувства юмора. Если вы имеете в виду «Перед тем как я родился», то это не так уж смешно. Просто я решил сказать правду о себе и обо всем моем славном роде…

— Ведете ли вы документацию, записки, дневники?

— Записывал афоризмы, услышанные от некоторых людей поумней меня, и это все. Я с трудом запоминаю имена и разные факты, у меня, видимо, врожденный склероз, так что хлеб свой я добываю исключительно воображением. Оно малость разболтано, и я всегда пишу несколько вещей одновременно. Начинаю какой-нибудь рассказ, дохожу до середины, и вдруг приходит другой, более интересный. Довожу и его до середины, приходит третий. И часто третий видит белый свет раньше первого.

— И все же ваше воображение не питается одними фантазиями?

— У меня есть определенный жизненный опыт и, как я уже говорил, полно профессий. Первой моей профессией, кажется, было акушерство. Шести- или семилетним ребенком я уже помогал овцам рожать в поле, так что одна из самых сокровенных тайн бытия мне известна еще с дошкольного возраста. В том же возрасте бабушка научила меня вязать на спицах, а дедушка — запрягать лошадь и мастерить царвули. В гимназии я научился писать шпаргалки на бублике, до чего сегодняшние ученики наверняка не сумели додуматься. В казарме я видел, как ротный командир заставлял нескольких солдат есть собственных вшей, чтобы приучить парней к чистоте и порядку. Бывал бит неоднократно разными фельдфебелями и в казарме. Вычистил миллион клозетов, несколько раз обмерил ротную казарму спичкой. Однажды дошел до цифры 22 834, а прапорщик мне не поверил, так что пришлось вновь обмерять все помещение. Во время войны меня заставляли ночью стоять на посту у какого-то бункера посреди поля. Каждый вечер мы с приятелями бросали жребий, кому идти на пост, и каждую ночь шел я, потому что я был холостой, а у них были дети. Там меня трижды чуть не убили. Там же я попал в немецкий плен на десять дней, и от страха, что меня убьют или увезут, я убегал и скрывался по две-три ночи в голой Сухой планине. На фронте в Венгрии я считал трупы убитых, чтобы дать сведения в штаб. Как-то ночью заблудился в поле, и нужно было перескочить через какой-то узкий канал. Я был уже в воздухе, когда с той стороны кто-то тоже решил перепрыгнуть. Мы столкнулись в воздушном пространстве и шандарахнулись в воду. Обнялись, а когда увидели, кто есть кто, чуть не умерли со страху. Хорошо, что оружие намокло, а то мы бы перестреляли друг друга. А через несколько дней, наверное, тот же немец поливал меня из автомата, когда я залез на телеграфный столб исправлять проводку. Пули впились в столб между пальцев, и я рухнул на землю, чуть не померев от разрыва сердца. Собирал я чужие окурки и курил их, пряча в кулаке. Писал даже книги. Не был императором и не жил в императорском дворце, но мне кажется, если меня командировать на некоторое время в Аддис-Абебу, я смог бы написать повесть о негусе, причем от первого лица. Таким же образом могу написать повесть и о царе Круме, если меня оденут в его доспехи и позволят отрубать руки кое-кому из современных жуликов или лгунов. Чтобы прочувствовать атмосферу… Вы считаете, что после всего этого мне нужно гоняться за разными там прототипами, ситуациями и сюжетами? Что мне нужно, я всегда могу вообразить.

— В первые годы вашего творческого проявления существовало убеждение, что вы работаете медленно и мучительно. Так ли это?

— К сожалению, нет. Именно в первые годы я писал очень быстро. Первую свою книжку рассказов написал примерно за два месяца. «Нонкину любовь» писал для газеты «Народна младеж». Писал подвал и утром относил в редакцию. И так пятьдесят или пятьдесят два дня. Благо тогда я жил всего в трехстах метрах от редакции. «Мертвую зыбь» закончил приблизительно за пять месяцев. Половину «Маленьких иллюзий» написал на салфетках в Клубе журналистов. «Авария» отняла у меня один отпуск у моря. Начал я ее в Созополе и почти закончил в Варне, поэтому повесть и хватил солнечный удар. «Перед тем как я родился» написал за один месяц в Берлине. Перерывы между книгами, правда, были очень большими. От первой моей попытки до «Крещения» — почти десять лет, от «Нонкиной любви» до «Мертвой зыби» — пять. Эти длинные паузы вызваны отнюдь не требовательностью к себе, просто я думал, литературная работа мне не по плечу. Но всякое зло — во благо. Сейчас думаю, что эти годы не пропали даром. С одной стороны, я не слишком надоедал читателям, а с другой — сократил ужас быть автором еще десятка подобных книг. А как быстро и легко я их писал когда-то… Впрочем, у меня есть еще две повести дома. «Разлиты по бутылкам» они шесть, семь, восемь лет назад. Страшно откупоривать. Может, они уже превратились в уксус…