Велько Петрович - Избранное

Между тем Стрико и с детьми мало разговаривал: он не умел рассказывать сказки, веселые или поучительные истории из своего детства, не подзадоривал их, — а ну-ка, поглядим, кто сильнее! — не допрашивал и не мирил с серьезным видом, торжественно, как все старики. Люди вообще редко слышали его смех, который походил на застенчивое, приглушенное покашливание, но на его лице, вернее вокруг лица, постоянно витал туманный осенний отсвет молчаливой, всепонимающей стариковской улыбки. Может быть, оттого его губы под густыми седыми усами всегда кривились немного и заостренные книзу усы были неодинаковые.

Если день погожий, «друзья» — как он их иногда называл — не переступали порога, только подымали ужасный гам перед его домом или рядом в лощинке, где женщины копали краску для полов, плинтусов и нарядных полосок над окнами. Стрико станет перед дверью и, мастерски, точными движениями заворачивая щепотку табачной пыли в папиросную бумагу, тихо смотрит на возню и горячие распри наследников Карабурмы. Обычно они прибегают к нему разобиженные, в слезах, с жалобами и бесконечными вопросами, рожденными живым воображением. Любознательные малыши останавливаются как вкопанные при виде далекого, огромного, — для них прямо-таки великанского белого корабля, который гордо плыл откуда-то и вез что-то необычайное, оставляя за собой глухой шум, борозду кипящей пены в воде и развевающиеся, клочья дыма в воздухе. Удивительно!.. Как, почему, зачем? Стрико отвечал серьезно, коротко, не обращая внимания на то, что дети не все до конца понимают. А детям — хоть это и нелогично — так больше нравится, и они даже больше понимают, чем когда им все разжевывают да в рот кладут.

В городе, начиная от трактира «У солнца», Стрико говорил еще меньше. На базаре и по дороге к нему кое-кто из старых знакомых по «Городскому клубу» и торговым рядам пробовал выражать удивление, донимать расспросами. Стрико, можно сказать, никак на это не реагировал, беззлобно-учтиво давал понять, что помнит человека и относится к нему с уважением, но занят исключительно своими делами — разложенными игрушками и их ценой. Позже никто из прежних знакомых к нему больше не подходил — этот (поскольку он вышел из «корпорации», опустился, о нем уже говорили в третьем лице) никогда не отличался оборотистостью. Отец оставил ему торговлю хлебом с разветвленной сетью поставщиков вплоть до Пешта, Вены и Салоников, а он открыл на окраине Белграда первоклассный магазин детского платья и игрушек, с отделом шапок, перчаток и батистового белья для кукол! Глупое ребячество. Говорили, что дети Бошкича его погубили, он залез в долги, чтоб оплатить им Лезен. Хоть бы дети были его! Дурак!

На Йовановом базаре теперь уже никто не помнил, как и когда он появился. Да и те — с Теразий и Наталииной улицы — надолго потеряли его из виду, пока однажды не услышали о его новом комическом занятии. Может быть, он бродил по свету? Похоже, что и в Америке был. Он же не осознавал своего «диснеевского» дара и вообще не относился серьезно к своим способностям.

На базаре он располагался под навесом между молодым Мединой, продавцом пуговиц, и «госпожой» Матильдой — она торговала всевозможными лоскутьями и обрезками тканей, и женщины не раз находили в куче ее тряпья необыкновенное перышко, пряжку ручной работы, венецианский поясок, брюссельское кружево — бог знает, из чьего наследства, с какой распродажи.

Во время войны почтенные коллеги исчезли, базар поредел и обнищал. Теперь Стрико редко приходил к своему рундуку, еще реже приносил куклу с печальным напуганным личиком или вконец изголодавшуюся зверюшку. (И отходы исчезли!) Работал он по заказам, из принесенного материала, поэтому больше бывал дома. «Друзья» ходили к нему беспрестанно. А уже взрослый, пятнадцатилетний Диле, «Белый Диле», даже получил от Стрико второй ключ, чтобы входить, когда хозяина нет дома. Тележка его прославилась именно в эти горькие времена и страшные холода. Она переходила из рук в руки, и Стрико принимал от детей свою долю дров и угля, который они собирали на железной дороге между рельсами и на насыпи. Ужасные, голодные дни. Сердце застывало от стужи и немилосердного ветра — да будет он благословен там, в русской степи! Малых детей и днем держали в постелях. Теперь друзья Стрико стали настоящими парнями. Недавние дети, в военных испытаниях они рано созрели, закалились и повзрослели. Теперь они тоже мало говорят; и между собой, и со Стрико больше объясняются взглядами и жестами, чем словами. Однако хорошо понимают друг друга. В их разговорах не было места и малейшим неясностям и недомолвкам.