Велько Петрович - Избранное

Капитан Тойч, с выправкой кадрового вояки, всегда твердо державшийся на ногах, особенно в чьем-либо присутствии, сейчас почти зашатался. Правой рукой, в которой поблескивала мокрая и липкая, уже немного обтрепавшаяся воловья жила, он уперся в бок, а левой судорожно нащупывал край письменного стола. Дышал он тяжело, со свистом, — вот это Труде совсем не нравилось! — а выражение бешеной злобы на его лице, бледном, с красными, словно дешевые румяна, пятнами у висков, исчезало, уступая место отвращению к себе из-за собственного бессилия и провала. С первого взгляда могло показаться, что ему стало дурно оттого, что, переведя взгляд с растоптанной, растерзанной, распростертой на полу окровавленной жертвы на свой правый сапог из мягкого русского хрома, он увидел, что к каблуку и кокетливой шпоре прилип черный волос с затылка этого человека. Между тем у него действительно тошнота подступила к горлу и вся утроба готова была вывернуться наизнанку, — рот наполнила слюна и потекла по подбородку! — но все это от бессильной ярости. И собаки в таких случаях, говорят, захлебываются, а кое-кто утверждает, что и змеи не выдерживают.

Десять дней назад к нему привели этого Муйко Соколича. Тойч лично без промедления приступил к допросу. Он многого ожидал от этого дела и решил использовать его, чтобы захватить побольше нитей, ведущих к местным коммунистам и подпольщикам, установить их связи с Советами и вообще побольше разведать, распутать узлы и сети и там, и здесь, и во всех странах Коминтерна. Он приступил к допросу спокойно, подчеркнуто корректно, так сказать со знанием дела.

Когда Муйко впервые ввели в кабинет Тойча, друг перед другом оказались двое весьма видных мужчин. Фрейлейн Гертруда и тогда сидела на этом же месте с чистым листом бумаги на валике машинки. Муйко еще не били. В засаду он попал неожиданно, забыл одно из правил конспирации: никогда не проходить вблизи ворот или дверей, особенно в уличных подъездах или оградах. Но в те дни он находился в каком-то глупом, отрешенном состоянии. Он даже не пытался защищаться, хоть бы укусил кого, чтобы разозлить, вынудить убить себя на месте! Эта мысль не оставляла его ни на минуту — и еще та, что, может, все-таки появится какая-нибудь весть с воли и потому надо беречь силы, молчать и ждать.

Он стоял спокойно, прямой, как свеча, между двумя раскорячившимися гестаповцами, застывшими в стойке как гончие, в ожидании, когда их повелитель поведет бровью. Но капитан листал и внимательно рассматривал документы, перекладывал карточки, будто ворожил. Однако из-под опущенных век он наблюдал за коленями Муйко. Не дрожат. Еще раз посмотрел год рождения и приметы. Затем медленно, не торопясь, поднял голову и показал Муйко свое гладкое розоватое лицо с белым, как алебастр, блестящим лбом, чистые, без единой точечки или прожилки серебристо-синие глаза под красивыми дугами почти незаметных бровей. Он сознательно продемонстрировал свое атласное лицо, стараясь скорее расположить Муйко, чем отпугнуть. Так волк в грозную минуту стремится показать сопернику устрашающую красоту своих клыков. «Неужели ему сорок семь? На вид тридцать с небольшим. О, этот большевик важная птица! Но ничего, и тебя обломаем». А Муйко думал: «Вот они, какие, кровопийцы», — и даже прошептал по-латыни чьи-то слова, не то Цезаря, не то Тацита о страшных, свирепых, голубоглазых и рыжеволосых тевтонцах. И, кляня себя, приговаривал: «Так тебе и следует, Муйко, но смотри — ни слова!»

Капитан предложил ему сесть и вдруг заговорил на чистом русском языке. Сказал, что все про него известно, что упорствовать бессмысленно, пусть он лучше скажет, кто он, чтобы они могли и далее относиться к нему с подобающим его положению уважением. Пока он говорил, улыбаясь и изо всех сил стараясь выглядеть славным парнем, мастерски вставляя время от времени «ведь нам с вами это известно», он, впившись глазами в зрачки Муйко, прочел подтверждение своей догадки. По мгновенному трепету морщинок на веках, по тому, как быстро сузились глаза и напряглось лицо Муйко при первом русском слове, капитан понял, с кем имеет дело. Но Муйко упорно твердил по-сербски, что он офицер запаса югославской армии, родом из Любушек, как и указано в документах. Пусть его, согласно конвенции, направят в лагерь для военнопленных.

Конечно, вскоре его начали бить. Делали это искусно и профессионально, можно сказать, беспристрастно и по правилам. Когда Муйко потерял сознание, Тойч выгнал солдат и, приведя его в чувство при содействии фрейлейн Гертруды, попробовал продолжать допрос по-хорошему. Он рассчитывал на ослабление воли в первую минуту после возвращения сознания.