Велько Петрович - Избранное

Из-за нее его и выгнали. Ей нравилось играть с огнем, и она бросалась к нему на шею, стоило отцу хотя бы на минуту выйти из комнаты. В конце концов отец застал их. Несчастного делопроизводителя он уволил, а мать выбранил. Боришка хохотала, слушая, как родители ссорятся из-за нее и как мать, чтобы досадить отцу, смеется ему в глаза и защищает ее.

С того времени за ней стали смотреть строже, и мать, боясь оставлять ее надолго одну, скрепя сердце начала вывозить ее в свет. Но Боришка не находила подлинного и сколько-нибудь постоянного удовольствия в светских развлечениях. Причуды и настроения менялись у нее непрерывно. До половины вечера она могла быть нежной и сентиментальной, а затем вдруг наступало бурное веселье, переходящее границы приличия. Она могла пуститься в дружескую беседу с молодым человеком, покоряя его душевной теплотой, ошеломляя откровенными излияниями и пробуждая в нем страсть неосторожными прикосновениями; а когда у того уже расширялись зрачки и голос начинал прерываться от волнения, ей ничего не стоило, притворившись оскорбленной совершенно безобидным словом, внезапно стать чопорной и холодной, или вдруг расхохотаться, оставив своего рыцаря ни с чем, или, прикинувшись усталой, спросить сонным голосом, который час, или, прервав свои собственные излияния, вдруг с детским озорством указать пальцем на незначительную погрешность в туалете какой-нибудь дамы.

И хотя ее приданое заключалось в дворянском происхождении и связях ее семьи, своим поведением она скоро добилась того, что ее начали считать интересной девушкой и многие пытались к ней посвататься, но со временем молодые люди стали бояться ее и избегать.

Годы шли, но ни о чем серьезном она не задумывалась. Замужество она считала тем надежным убежищем, воспользоваться которым никогда не поздно. Вероятно, так же настраивала ее и мать. Впрочем, в самых тайных уголках своего сердца Боришка скрывала тоску по любви, но человека, достойного ее любви, этакого современного демона, с одинаковой ловкостью мчащегося на автомобиле и обуздывающего бешеного скакуна, человека с железными мускулами, грубого и в то же время нежного, политика и борца, финансиста и спортсмена, она не находила среди тонкошеих помощников адвокатов и увязших в долгах делопроизводителей с их высокими воротничками, взятым напрокат остроумием и сильно заглаженными складками на брюках.

В двадцать два года она пришла к убеждению, что напрасно ждет своего гусарского капитана со шрамом на щеке, напичканного впечатлениями от путешествий по Тибету и от охоты на бенгальских тигров. Раньше у нее была привычка забираться в уголок холодной, темной гостиной и, покусывая краешек кружевного платочка, посасывая лимон или горьковатые апельсиновые корки, упиваться своими неоромантическими мечтами. Теперь она стала более вялой, легко утомлялась и забросила свои дорогие тайные грезы.

В двадцать три года она заметила, что начинает худеть, что волосы ее теряют блеск, а тело утрачивает упругость и гибкость. Она замкнулась в себе, стала язвительной, вечно чем-то недовольной и вспыльчивой. Угрожала родителям, что убежит с каким-нибудь солистом цыганского хора или уйдет в актрисы. Она порвала со всеми поклонниками, оставив только одного — пехотного поручика Шмидта, добродушного венца, которого привлекали обеды, сигары и вино господина помощника жупана.

Она знала, что офицер не может на ней жениться, но ей нравилось изводить окружающих и поступать наперекор всем. Игра окончилась печально — она полюбила. В один прекрасный день около пяти часов вечера, когда Боришка ожидала прихода Шмидта, сердце ее забилось и она побледнела. Это ощущение до сих пор было незнакомо ей. Она заплакала от радости и боли. Она чувствовала, что эта любовь не будет легкой и бурной, как вешние воды, — это было последнее усилие, последняя радость ее уже почти убитой, отравленной души.

Боришка знала, что запоздалый цветок уходящей молодости в своих лепестках скрывает смертоносного червя. Она отчаянно ухватилась за это чувство, как мать впивается последним поцелуем в губы своего умирающего от яда ребенка.

Через несколько месяцев Шмидт обратился к начальству с просьбой о переводе обратно в обожаемый «кайзерштадт» [8] Кайзерштадт — «императорский город», Вена. , где его семейство радостно констатировало, что он поправился на десять килограммов.

А Боришка после очередной домашней бури была отправлена к родным в Татры — забыться и отдохнуть.