Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

Впрочем, американец этот был совсем даже не оригинален. Уж не знаю, читал ли он сказку Александра Ивановича Куприна «Синяя звезда», а ведь там — все про то же, про девушку и юношу, которых все считали уродливыми, а они-то и оказались прекрасны.

Ну да ладно.

пора возвращаться. Миша, дай Бог памяти, ушел, прихватив топор, а что же Виталий Иосифович? А вот что. Ублаготворенный кофе, самогоном и ощущением выполненного долга, славной победы над березой, ВИ предвкушал наступление милой сердцу минуты (а пленительная эта минута наступала всякий день), когда он сможет уединиться в беседке со своим безмолвным другом — дневником (а вернее, подругой, ибо дневником была тетрадь, толстенная, в коричневом коленкоре). Соорудить из этой тетради magnum opus , наполненный мудрыми мыслями отчет о прожитой жизни, призванный послужить назиданием потомкам, — ничего подобного не было в мыслях Виталия Иосифовича. Просто любил он время от времени прильнуть к этой подруге-тетради и записать мысль-другую. А то и третью. Незамысловатые раздумья о том о сем, не более того. Он и предварил эту тетрадь абсолютно ни к чему не обязывающим эпиграфом:

Раньше он садился за дневник поздно вечером, завершая день ритуальной инскрипцией, но с какого-то момента ощутил, что его вечерний мозг оставляет желать, ох как оставляет, он туманится и хочет одного — полного расслабления, настолько полного, что ничего путного он написать уже не сможет. А потому свою ежедневную беседу с собой и мирозданием ВИ перенес на середину дня, но — что важно — до обеда, после которого был способен только на небольшую прогулку с Ларсиком.

Вот и сейчас, прихватив тетрадь, он вернулся в беседку, уже освобожденную Еленой Ивановной от остатков послеберезового кофепития: что-что, но к этой привычке мужа она относилась с пониманием, уважением и даже с некоторой степенью восхищения.

Оставшись один, ВИ прежде всего открыл последнюю — вчерашнюю — запись. Такова была привычка, легко объясняемая: надо было подхватить мысль, уловить ее ход и либо продолжить, оттолкнувшись, либо решительно отвергнуть, либо вообще переключиться на совершенно другую тему, но в любом случае она служила отправной точкой очередной записи.

15 июня

Вот ведь как интересно: слово «иномарка» уникально, насколько я знаю, ему нет аналогов в других, по крайней мере, европейских языках — есть только описательное выражение той же идеи: машина, произведенная в другой стране, foreign car , ausländischer Wagen , voiture étrangère , coche extranjero , vettura straniero , buitenlandse auto — ну и так далее. Нет, конечно, в родных украинском и белорусском переводчик услужливо подкидывает iномарка и iншамарка , а вот в братских Болгарии и Польше все рано предпочитают на чужд автомобил и zagraniczny samochód . Правда, нашлось забавное слово в латышском — ãrzemniece , его (в кавычках) один из сетевых словарей предложил как перевод слова «иномарка». А вот на английский оно переводится как well-meaning foreigner — благонамеренный иностранец! Так-то. О чем же говорит наличие такого необыкновенного слова в современном русском языке?

Виталий Иосифович покивал, в правом углу аккуратным почерком вывел дату — 16 июня — и продолжил прерванную запись.

И правда, о чем? Уж не отражает ли это завистливое «иномарка» поражение нации каким-то комплексом? Ведь речь не об определенной национальной принадлежности транспортного средства — скажем, немецкой машине, шведской, французской или, на худой конец, корейской. Она просто — иностранная, а стало быть, символ нового статуса, богатства, значительности, принадлежности к особому кругу и прочее и прочее. Ах, он купил иномарку! Все это в русле придуманного мною же в советские времена анекдота: ну зачем англичанам ездить во Францию, когда они и так живут за границей?

Интересно, что и слово «получка» в русском языке не вполне обычно для иностранца. В отличие от зарплаты, есть в нем что-то унизительное — вроде жалованья, но победнее. Допросить бы какого-нибудь полиглота, какие слова с таким оттенком (получить что-то от щедрот, но не заработать) существуют в иных языках.

Этим сегодняшняя порция лингвистических размышлений Виталия Затуловского не ограничилась. Вот что последовало:

Важным нынче полагаю решение загадки о наличии или отсутствии родственных связей между словами «пендель» (как «поджопник») и «пендельтюр» (насколько известно, «дверь, открывающаяся в обе стороны»). С Pendeltür -то проще некуда: латинское pendulum — маятник и немецкое tür — дверь как раз и образуют маятниковую дверь, которая впускает нас в метро и магазины и выпускает оттуда. В данном случае задачей исследователя является установление: справедливо ли считать, что нога субъекта, устремляющаяся к заднице объекта с целью дать тому пенделя, совершает именно маятниковое движение? Или следует считать «пендель» как разговорный вариант термина «пенальти» и как упомянутый «поджопник» насельниками семантического поля одной лексической единицы, восходящей к английскому penalty ? М-да, придется, по-видимому, обратиться к старому другу, тезке и великому этимологу Виталику Бабенко.