Валерий Генкин - Повесть о печальном лемуре

(Ах, Пышма, Пышма. Я снова вынужден признать вашу правоту. Конечно, так бы удобней. Хватило бы Никите до конца дней заботы о Насте да о Фабере. Зачем еще ежедневно, ежечасно прознавать о будущих драмах родных и друзей, близких и знакомых, а то и вовсе чужих людей — прижали в автобусе к молодцу в оранжевой ветровке, и ты видишь, как его накрывает лавина в Баксане. А с Настей…

— Тебе одного бревна мало, недобиток, падла? — Черный вонючий кулак сгреб рубашку, подтянул к подбородку. Бульдозерист сопит и больно бьет Никиту коленом в низ живота.

Школьный ужас унижения. Но Никита поднимает глаза и видит перед собой отца обреченного жалкого существа. Страх сменяется жалостью. Колебания уверенностью, знанием, что надо делать.

Собственно, предощущением встречи Никиты и Насти и кончается рассказ, потому что соединение этих людей неизбежно, но настолько непонятно, что писать об этом Илья не осмелился.)

— Вот и кажется мне, — подвел итог Пышма, — что могли вы написать вполне сносный рассказ о том, как приехавший на стройку юноша, преодолев сложности перехода к новой жизни, обретает счастье в труде и любви — иначе говоря, женится на милой Насте и забывает о детских метаниях и страхах. Либо, если уж засела в вас непреодолимая тяга к фантастике, незачем бить человека поленом по голове, а честно сажайте его в машину времени и в тысяча первый раз жуйте жвачку временных парадоксов. Вы же, коллега, уселись между стульев, по каковой причине и потерпели фиаско.

— Ты огорчен? — спросил я, когда Илья кончил. — Плюнь. Выбери другой журнал.

— Знаешь, — улыбнулся он, — я и сам хотел так поступить. До встречи с этим… Пышмой. А теперь мне кажется… Мне кажется, он будет ждать.

— Чего?

— Еще рассказов.

Самонадеянность никогда не отличала моего друга. Поэтому я принял его слова за шутку. И разлил остатки вина.

— Ты помнишь моего отца? — спросил Илья.

— Конечно.

Я хорошо помнил болезненного мрачноватого соседа по исчезнувшему уже дому, что стоял в несуществующем уже переулке, сбегавшем к Москве-реке от каменного терема бояр Романовых.

— В последний год он совсем ослабел, стал рассеянным. Часто погружался в какую-то задумчивость, перебирал старые конверты, две-три фотографии. А за несколько дней до смерти почувствовал себя лучше, повеселел и сказал, что собирается съездить в Керчь. Он родом из Керчи. Их было четверо, рассказывал он мне. Он, два его друга, Борис и Иван, и Ксения. Всегда вместе. Все общее. А после войны так и не встретились. Несколько писем — и все. А ведь эти трое живы. Иван Филиппович приезжал на похороны. Вот я и подумал: живут люди, очень нужные друг другу. Только они не знают об этом. А когда узнают — уже поздно. Теперь представь, что по какой-то странной случайности, магическому совпадению все они в один и тот же день приезжают в город своего детства…

И я уже знаю, пройдет два-три дня, и в моей квартире раздастся телефонный звонок.

— Ну как ты там? — спросит Илья.

— Ничего, помаленьку, — скажу я. А потом побегу в булочную за печеньем к чаю, потому что друг мой большой любитель сладкого.

Дело шло к ноябрю, по каковой причине в профкоме имелись в избытке соцстраховские путевки.

— Ты тему сдал? Сдал. Отгулов хватает? Хватает. Чего тебе еще надо? За семь-то рублей!

Действительно — чего? Я и поехал. И не пожалел. Не то чтобы место было уж очень. Боже сохрани. Там-сям рощицы березово-осиновые. Черные, разбитые трактором дороги. Небо низкое. Правда, в рощу заедешь — там награда. Кучка престарелых опят. На корточки присядешь — волшебный моховой лес в паутине и ошметках коры. И вот как-то, имея при себе палку и пакет с десятком свинушек, я взбираюсь на холм, где лесок чуть погуще, и на самой опушке у крутого склона натыкаюсь на роскошную спину: по нежной охре витиеватый герб табачной фирмы. Выше — вязаная шапочка красно-белого колера. На крайнем юге — серебристые дутые сапоги-снегоходы. Человек оборачивается, и я вижу худощавое интеллигентное лицо мужчины средних лет, немного растерянное. Я улыбнулся. Он улыбнулся.

— Здравствуйте, — говорит.

— Здравствуйте, — говорю.

Тут замечаю у его ног приличных размеров корзину, совершенно пустую. Он ловит мой взгляд:

— Хозяйка дала, сказала, есть еще грибы. А я что-то не вижу. Вы удачливее. — И кивает на мой пакет.

— Хотите? — Я протянул ему свою добычу. — Мне все равно их девать некуда. Я в пансионате.

— А я, знаете, так приехал. На свой страх и риск. Вон в той деревеньке поселился. — Кучка изб была хорошо видна, серый толь светился. — Так славно здесь дышится и пишется.