Тара Конклин - Последний романтик [litres]

Мелани часто задавала Рене личные вопросы: «Какой ваш любимый фильм, доктор? Вы когда-нибудь курили траву?» – но Карл никогда так не делал, и на мгновение Рене оторопела. Отхлебнув кофе, она задумалась, что ответить. Хотела ли она когда-то детей? Она вспомнила, как они с Джонатаном обсуждали это вскоре после знакомства. Это случилось после помолвки Джо, до трагедии оставалось почти два года. Нежелание Джонатана иметь детей было почти таким же глубоким, как у самой Рене, хотя она поделилась с ним и другой стороной этой идеи. Теоретически она была не против воспроизведения новых, свежих, добротных Скиннеров. На Рене давила возможность смерти. Судя по примеру нашего отца, каждый из нас мог в любой момент исчезнуть с лица земли. А с нашей генетикой и невезучестью род Скиннеров может вообще исчезнуть. Это давление слегка уменьшилось после троих детей Кэролайн, но они были Даффи, а не Скиннеры. Уже тогда было ясно, что я вряд ли кого-нибудь рожу, так что оставались только Джо и она сама, Рене, если сохранит свою девичью фамилию и получит определенную независимость или очень понимающего партнера. Когда она объяснила все это Джонатану, он улыбнулся и ответил: «Джо прирожденный отец. Ты только посмотри на него. Готов поспорить, у него будет три жены, и по паре детей от каждой. Как минимум. Так что можешь не беспокоиться. Мы свободны».

Рене с облегчением рассмеялась. Джонатан был прав: род Скиннеров будет продолжен.

Но сейчас, сидя в непривычной тишине пустого кафе напротив мужа своей умершей пациентки, Рене с глубоким ужасом осознала: у Джо никогда не будет детей. Рене снова ощутила потерю, потерю не Джо, ее брата, но возможности. Потерю будущего.

Она все еще не ответила на вопрос Карла. Ей было сорок два. И без преувеличения можно было бы сказать, что у них с Джонатаном было все, о чем они мечтали.

– Нет, я никогда не хотела детей, – наконец ответила Рене. – По-настоящему – никогда.

Карл поерзал на стуле, поднял стаканчик, но пить не стал.

– Ну, Мелани хотела, чтобы я отдал вам яйцеклетки. Она так сказала. Она сказала, что хочет передать их вам. У нее нет сестер. А друзья – трудно сохранить дружбу, если ты все время в больнице. Она восхищалась вами, доктор Рене. И думала о вас.

У Карла зазвонил телефон.

– О черт, – сказал он. – Я опаздываю на работу. Ночная смена. Доктор Рене, вы подумайте, ладно? Вы и этот ваш приятель. Дети. У меня их не будет, теперь, когда Мелани нет, но она была бы рада, что какая-то ее частичка бегает по детской площадке. Или учится играть на скрипке, или станет врачом или еще кем-то. И я тоже был бы рад. Я не буду вас беспокоить. Мы можем заключить любое официальное соглашение, какое вы захотите. Ладно, мне пора. Подумайте об этом, доктор Рене. Просто подумайте.

Карл вышел из кафе, но Рене оставалась там еще какое-то время. Может, двадцать минут, может, час. Она держала свой стаканчик в руках, пока кофе совсем не остыл.

Рене никому не сказала о яйцеклетках. Она убрала знание об их существовании в то место, куда убирала все то, о чем не хотела думать. Человек из машины. Луна Эрнандес. Кольцо. Те синяки на тонкой, прозрачной коже руки Джо. Ночь на балконе во время вечеринки. И яйцеклетки Мелани Джейкобс оставались лежать замороженными в подвале лаборатории Нью-Йоркской Пресвитерианской больницы, пока, четырнадцатью этажами выше, Рене занималась своей работой. Она пересаживала легкие и почки от мертвых живым, учила студентов и практикантов. Ее пациенты были молодыми и старыми, серьезными и беззаботными, но все они были невыразимо признательны и благодарны за то, что она и ее команда подарила им. Время.

Я была на работе, когда Кэролайн позвонила мне и пригласила пообедать. Через два дня начиналась экологическая конференция по Парижскому соглашению, и я проводила в офисе много времени, готовя выступление Гомера, перечитывая нужные статьи. По вечерам я работала над новым проектом, « Поэмой Любви» , о мужчине и женщине, живущих в жаркой стране, у них было много различий в происхождении и в ожиданиях, но они открыли друг в друге что-то редкое.

Моя помощница, Ханна, сообщила мне о звонке.

– Какая-то Кэролайн, – сказала она. – Я не разобрала фамилию.

Подумав, я спросила:

– Мастерс? – Имея в виду одну из наших основных жертвователей, наследницу судовладельцев, которая, к счастью, волновалась о сохранении океана. Ей было пятьдесят пять, а выглядела она на тридцать, как и полагалось наследнице.